Предложив гостю раздеться, Мельников приветливо сказал:
— Прошу, Павел Афанасьевич, садитесь вот сюда, поближе.
Павел Афанасьевич ответил сухо:
— Как прикажете, товарищ генерал. Мельников, поинтересовавшись здоровьем гостя, с сожалением сказал:
— Огорчило нас всех происшествие с Григорием. Очень неприятная история.
— Да, вот потому и прибыл, — перебил его Павел Афанасьевич. — И к вам зашел по этой же причине. Извините, не стерпел.
— Какие могут быть извинения, Павел Афанасьевич? Ваши отцовские чувства вполне понятны. К тому же вы наш однополчанин, ветеран дивизии. Наши удачи и огорчения должны быть общими.
— Спасибо, что не отмежевываетесь, — усмехнулся Павел Афанасьевич. — Только вот я не могу, понимаете, взять в толк, почему это вы, товарищ генерал, не потерпели меня рядом с собой когда-то, а других, с такими же, можно сказать, взглядами, сейчас терпите?
— Кого же, интересно? — спросил Мельников.
— Полковника Жигарева, например. Он же в дивизии бой за дисциплину ведет. Он... — Гость запнулся. — А может, вам неприятно слушать все это, товарищ генерал?
— Не беспокойтесь, я слушаю. Жогин-старший оживился:
— Я думаю, что вам с ним, с Жигаревым, товарищ генерал, очень удобно. Он приказывает, требует, ломает, что называется, копья чуть ли не с каждым офицером. А вы ни-ни. У вас принцип другой — быть для всех отцом родным. Если нужно, вы и Жигарева одернете, он же лицо подчиненное. И опять вы — благодетель. Очень красиво получается. Только это благодетельство ваше, как я понимаю, и привело к аварии. — Павел Афанасьевич сердито умолк.
— Любопытно, — сказал Мельников. — Вы уж не стесняйтесь, выкладывайте все.
— А что выкладывать? Авария-то была, ее не зачеркнешь карандашом, и пострадавший налицо. Игрой в демократию, скажу вам, дисциплины в дивизии не поднимешь. Да и что поднимать? Ее ведь нет.
— Ну это вы зря так обобщаете! Слишком уж торопливо и бездоказательно.
— Бездоказательно, говорите? — Лицо у Жогина-старшего побагровело. — А сама авария разве не доказательство низкой дисциплины?
— Послушайте, Павел Афанасьевич, — остановил его Мельников, — а не слишком ли много вы на себя берете? Вы же не знаете положения дел ни в дивизии, ни в ракетном подразделении. И не могли во все это вникнуть за столь короткое пребывание у нас. И вообще, зачем вам такие утомительные раскопки? Зачем?!
Жогин-старший сурово сдвинул свои белесые тяжелые брови.
— А затем, товарищ генерал, чтобы не сомневаться больше в собственной прежней правоте. Понимаете?
— Понимаю, что вы ничего не поняли, Павел Афанасьевич. Но я готов помочь вам разобраться. Если пожелаете, давайте проедем вместе по частям, посмотрите, каким стал Степной городок сегодня, побываете на учебных полях.
— Нет уж, благодарю за любезность. Обойдусь! — Павел Афанасьевич быстро оделся, суетливо пристукнул каблуками до блеска начищенных сапог и, не прощаясь, ушел.
Выйдя из здания штаба, Павел Афанасьевич повернул на дорогу, ведущую из городка в степь. Ему хотелось побыть сейчас одному, подумать над тем, что накопилось за эти дни пребывания в родной дивизии. Встреча с сыном, с солдатами ракетного подразделения и только что состоявшаяся беседа с генералом Мельниковым вызывали путаные мысли. В ушах еще слышались слова: «Вы так ничего и не поняли, Павел Афанасьевич...»
«Странное утверждение, — с горечью подумал Жогин-старший. — И еще более странно, что Григорий тоже не разделяет моих взглядов на причину аварии. Почему?.. Конечно, время многое изменило в армии: иными стали люди и боевая техника... Но ведь проблемы боевой учебы, укрепления дисциплины были и есть. Почему же мы не понимаем друг друга? Почему?..»
Павел Афанасьевич остановился, оглядел степь. Дальние холмы, массивы оттаявшего после первого снега ковыля — все вокруг настороженно молчало. И вдруг ему захотелось побыстрей уехать отсюда... Казалось, дома, в стороне от армейской жизни, будет легче обдумать все, что произошло с ним.
— Да, да, — вслух повторил Павел Афанасьевич, — надо ехать...
4
Трудным был тот вечер и у Григория Жогина. Еще днем Красовский снял ему с плеча и руки тугие повязки и разрешил слегка приподняться. Григорий долго примерялся, опирался то на один локоть, то на другой, затем собрался с силами и рывком сел, но тут же от резкой, пронизывающей боли повалился на подушку.
— Ничего, — сказал Краковский ободряюще. — К вечеру будете сидеть прочно.
Минут через тридцать, когда ни хирурга, ни сестер в палате уже не было, Григорий снова попытался сесть. Пошевелил плечами, как научил Красовский, — боль снова пронизала ключицу. И Григорий опять повалился на подушку. Он делал попытки приподняться много раз, пока наконец боль в плече не стала терпимой. Тогда он позвал сестру, попросил подпереть спину подушкой и удержался в сидячей позе надолго.
Вечером, когда в палате зажгли электрический свет, снова появился майор Красовский.
— Вот теперь я вижу ваш характер, Григорий Павлович, — поощрительно сказал доктор, увидев, что Григорий сидит. — Так и держитесь. А за старание придется разрешить вам встретиться с помощниками. Хотите?
— Очень.
Красовский открыл дверь в коридор, позвал:
— Где там ракетчики? Заходите!
В палату, осторожно ступая, вошли сержант Ячменев и ефрейтор Машкин. Оба обветренные, загорелые. В белых халатах они выглядели сущими неграми.
— Ну как вы, товарищ майор? — неторопливо спросил Ячменев, придвигая стул поближе к койке. Машкин тоже пристроился рядом.
— Да вот, видите, уже сижу. — Жогин поднял голову, слегка пошевелил плечами. — А дня через три обещают ногу распеленать. Ходить начну.
— Значит, все в порядке, товарищ майор! — обрадованно воскликнул Ячменев. — А мы боялись. Вот, думаем, досада: такую трудную задачу с планшетом решили, а тут осечка вышла. Обидно!
— Мы даже не спали в ту ночь, — сказал Машкин. — Дежурный требует: «Прекратить шататься, спать сейчас же». А ни у кого сна нет. Смотрим, как сычи, друг на друга: что ж это, расчеты невредимы, а командир пострадал? Вы ведь наводчиков спасали, товарищ майор.
— Ладно, что было, то было. Урок для нас, конечно, серьезный. Но об этом потом. Как сейчас-то дела? Расследование еще не закончено?
Ячменев и Машкин переглянулись.
— Идет, товарищ майор, проверяющие из подразделения почти не уходят, — сказал Ячменев.
— Верно, и сам комдив два раза был, — подтвердил Машкин.
— Причину ищут, — сказал майор, задумавшись.
— Причина ясная, — пытаясь опередить своего друга, сказал Машкин. — Прошляпил механик-водитель.
— Остынь, Костя, не торопись. Тебе же комиссия не докладывала, — заметил степенный Ячменев. Но Машкин не унимался:
