– Не дыши летом вокруг широкой листвы.
– Только голубая тропинка лунного тихо, как чу?
– Тогда и козырьки крон и строгие, как сторожа, деревья.
– В просветах за черными их силуэтами на синем Млечный Путь.
– Ну и что, что наебали, – пожал плечами Дон Хренаро.
И, присев над мотоциклом, подтянул задние гайки переднего тормоза бесстрашных.
Топливо было в баках, конечно же, А-93. Все честно, без размесов, без спекуляций и эякуляций над радужно-гнойными идеалами правильного письма, все по-честному.
– А если они догадаются? – все же спросил на всякий случай Дон Мудон.
– Ни хуя они не догадаются, – сказал Дон Хренаро. – Только не ссать в бензин.
– Пригодится из колодца напиться?
– Я тебя знаю, стоит отвернуться.
– Дон Хренаро, неужели ты обо мне такого плохого мнения? – расхохотался Дон Мудон.
А Дон Хренаро вынул из бака заправочный, хуй его знает, откуда взявшийся пистолет.
И уже готовы были кровяные мотоциклы завестись с пол оборота, стоило кому-то свыше изречь гортанный изыск. Как…
– Переночуем? – спросил вдруг почему-то Дон Хренаро.
– Замужем, – согласился Дон Мудон.
Ночь тихо заблестела на поляне. Чуть ниже, по дороге, где лес поднимался, оттачивая выпью синь (а что, разве выпь не птица?), как флаги реяли и бесшумно развевались поверх лохматых ночные молчания тишины. Знобило филином и совой, и уже отпускало, как будто светился на вылете – найди где – звездный час. В кончиках пальцев как Большой Медведицы, так и Малой стояла Полярная звезда.
– Слышишь, поворачивается? – прислушался к скрипу Дон Хренаро.
Он был склонён в перпендикуляре прислушиваний, и Дон Мудон ясно увидел его на картине ночного. В правом нижнем углу, как по диагонали, когда вскидывается проблеск.
– Надо ехать, – тревожно сказал дон Хренаро.
– Мы же хотели переночевать?
– Нельзя кроватей.
– Анзер не ждет.
– Анзер? Ты сказал – Анзер?
– А ты что думал?
– Это ты думал, что только Шанхай.
– Но Дока не обманешь.
– А при чем здесь Док?
– Потому что ты и есть Док.
– Послушай, Дон Хренаро… Если я Док, то ты…
Дон Хренаро нахмурился. Он должен был нахмуриться в тени самого темного из деревьев, в ночи, в том дупле скрытого до пуповины ребенка, которого уже хотели купать в эмалированной ванночке, поставив ее на горящий примусный газ, – а он еще не родился. Влажный мокрый и окровавленный он лез через матку, расширяя себе проход теменем с редкими золотистыми волосинками, зализанными предродовыми водами, отошедшими и ушедшими издалека, как очки для компьютерной близи.
– Мистическая саса, – прошептал Дон Мудон губами леса, скрытых караулящими карликами пней и белых гандикапных грибов.
Длинная полуразлагающаяся гадюка с желтыми злыми треугольниками глаз уже выползала на дорогу.
– Пс-сс, фельдфебель, – усмехнулся Дон Хренаро. – На время операции звать Романом.
– А если не получится?
– Дон Мудон, ты же и есть хлеб и вино. Так притворись же. Разве ты не знаешь истину? Как будто.
Гадюка зашуршала и поползла, оставаясь как будто на месте. Она была уже совсем близко, уже можно было наклоняться, и хватать ее, и подбрасывать, и ловить ртом и глотать, проглатывая на самую глубину горла, в звенящее голубым кефиром сердце, куда она, соскальзывая, уже устремляла бы свою треугольную голову с кривым острым зубом, исполненным синего красивого яда, но это было бы ошибкой, поддельным деланием, всего лишь задевшим за звезды, а надо было действовать наверняка. Дон Хренаро все знал очень, очень, очень, осень, а не очень, ведь это было лето, сезон в аду, и значит, все-таки очень – хорошо. Как разрешение в жару и бородатое бросание с мостков в ледяную воду озера. И потому, что он не утонул, а, схватив за хвост вспенившуюся и обнажившуюся вдруг змею, вывинтил ее в воздухе и, раскрутив по орбите, забросил в зашуршавшие и побежавшие, как голой золотой жопой, кусты.
– Кончай наяривать, поехали, – закричал тогда Дон Мудон, усаживаясь на понное и нипельное и дергая кикстартер гнезда с двумя дикими птенцами-газами, которые тоже были те самые неистовые ангелы-глаза, изображенные Леонардо и Боттичелли.
И тогда Звезда Утренняя и Вечерняя заблестела на горизонте.
Глава 9
Приближение к дону Хренаро
Роман падал в шахту, в которую его сбросил Док. Это была славная шахта, пробитая сквозь антрацит гордыни, где внизу уже блестел добрый Люцифер. Это блестел его левый глаз, глаз лакея и старика, прислуживающего гордецам и освобождающего, как пенный из серии огнетушительных аплодисментов, каркающих летающих пизд, стареющих карликов молодежного жюри и прочая, прочая.
И здесь никогда не было Беатриче. Роман знал, что ведь она же не рыба, клюющая на вокзал.
Но был и другой Люцифер, и его другой глаз – утренний, правый, навстречу которому Роман сейчас мчался по одинокой лесной дороге. Это было шоссе, едва обозначенное на карте, региональная дорога, проходящая среди заброшенных поселков и городков, в низинах обычности русских пастбищ, скрытых в предутренних туманах, и весь неброский реализм этой последней поездки казалось бы восставал сейчас неясными контурами, что кто-то, возможно, уже вдыхал запахи свежих после дождя жасминовых кустов, безумно и весело пролезающих через покосившийся деревянный забор, и, вздыхая отмечал бы загадочное совпадение своих воспоминаний, ведь тогда Дон Хренаро наверняка останавливался у одной из таких калиток, замечая девушку в белом, поливавшую из ковшика цветы.
Это могло бы случиться и во Флоренции, куда он приехал опять же один, пусть и не на мотоцикле, а прилетел, как обычный человек, на самолете, много лет спустя или гораздо раньше, а может, и немного позже, разумеется, авиалайнер возможностей это позволял, прямые рейсы воображений, такое до боли простое и знакомое, повседневное и банальное, за которым никогда не откроется никакое Комбре. Впрочем, дон Хренаро был уже далеко и не мальчик, когда его мистический брак со своей маленькой сестренкой был уже и предтечей, и разрешением, и началом серии и ее концом. Он знал, что, конечно же, каждый раз обманывается, что каждый раз он что-то придумывает сам себе, и что это и не может кончиться ничем иным, кроме… Ведь первая любовь зародилась не в этой истории, а была всего лишь возможностью, к которой только и стоит устремляться без всякой надежды на возвращение.
Дон Хренаро, конечно же, знал, что возвращаться было нельзя, потому и выбрал это странное, довольно опасное средство, которое обычно используют те, кто не доверяет закрытому пространству кабины и прозрачной стене лобового стекла, несмотря на знаки разбитого зеркала.
