Глава 7
Сплошное надувательство
Господин Матриарх дул. Он надувал, пока не поздно, Коровкиного Бога. И наконец надул. И отныне Коровкин Бог стал во всем. Слепленные из кала фигурки поначалу жались. Не хотели спасаться. Хотели держаться. А что может быть легче стула своего? Ничто. Но никто почему-то не хотел держаться за ничто. Все хотели держаться за что-то. За семью, за работу, за стул, за университеты, за путешествие в другую страну. Другая страна была за семью морями. Но Господин Матриарх задул и туда. Ох, сколько дыма напустил! Но ведь спасаться, так спасаться. Стали кашлять. Давиться. Стали сморкаться. Не помогло. И тогда-то и закричали:
– Пожалей нас, о, Коровкин Бог!
И тут-то и вылез из люка канализационного Господин Матриарх (да-да, это снова был он вместо прежнего). И лицо его было вписано в квадрат круглой неистощимой злобы. И на круглых зубах Матриарха скрипела круглая человечья шерсть. И глаза Матриарха сверкали круглым огнем. Ибо в их конце было их начало. А как хотите, так и понимайте. А черное, кровавое, зверское, круглое марево застилало временами взгляд его, это да. И, не отходя от кассы, он стал коровок своих жалеть. А заодно и супругу, и супруга. По попочке, по попочке… Вот вам, вот вам, коровки, отпускаю вам грехи ваши. И опять, юрк через люк творожный в трубу канализационную, и сидит там, и ждет. И дышит, и рычит. А тут какая никакая Марь Иванна, ну, не тварь, конечно, а так, задница широкая, как села, так что пол города не видно, и кряхтит, и ноги поджала, и ногтями по кафелю скрипит. Да так душераздирающе, что нет сил слушать. Что в столице даже траур объявили. Что хоть ложись на асфальт и бирушами уши затыкай, да одеялами ватными накрывайся. Что делать? Как ее лечить? Филармония ни при чем. В аптеку звонить бесполезно. Разве что свечку поставить. И вот решили поставить Марь Иванне свечку. И стали Коровьему Богу молиться. Молиться-то, молились, а Матриарх (а это, конечно же, опять был он) вылезать-то теперь не хочет. Не-a, говорит, теперь не вылезу. Его и так стали упрашивать и сяк, и чем только не задабривали, и фруктами, и овощами. А он – не вылезу, и не просите! Что делать? Собрались коровки в кружок, скинулись. И поднесли Господину Матриарху на таком большом пребольшом подносе, понимаете ли. А он не берет. Сосать, говорит, буду, а вот брать – ни за что не возьму, я же вам не кто-нибудь, а Коровкин Бог. Ну, тут даже некоторые возмутились. Как это так, мол, сосать? Чего сосать, кого сосать? А каждый сам о себе, конечно, думает. Каждая коровка о своей морковке. Забыли морковки-то на поднос положить! Ой, как не стыдно, ох, буренушки. Все положили, и капусту порезали, и огурцы, а вот морковки свои, типа, забыли. И отвернулись. Мы, типа, здесь ни при чем. Нет, буренушки мои, при чем! И стал тут Господин Матрарх сосать им морковки. Сосал-сосал, пока его супруги не оттащили.
– Ты же, – говорят, – Коровкин Бог. Как тебе не стыдно?
А он:
– Стыдно, у кого видно. А не тот, кто воды боится.
И был, надо сказать, по-своему прав.
Глава 8
Никто никого никогда не знал
Но, конечно же, рано или поздно они должны были встретиться – Док и Господин Матриарх – и вот и встретились.
– Ты меня знаешь? – спросил Док.
– Нет.
– И я тебя не знаю.
– Ну и я тебя.
– А где девочка?
– Какая девочка?
– Я тебе жизнь спас, сука!
– А я тебе не спас?
И тогда, как ни в чем не бывало, Матриарх достал гаечные ключи и подкрутил там маленько и снял заслонку. И стал вынимать ее, ну эту, как ее, учительницу. А она не вынимается. Он и так ее и сяк, а она не пролезает. Но, наконец, голова прошла. А вот нога не прошла! Зацепилась мертвая нога и никак не проходила. Была она голая, нога. Была она из-под халата и закоченела из-под халата. Ибо холодная была та нога и злая. С заиндевелой корой. И на усах ее блистал иней. А Дед Мороз был синеносый и, видать, в морге уже постарался. Тер, тер, трудился, трудился, и никак оттереть не мог. Дышал морозным своим грудным на кору, а отодрать не пришлось. А Матриарх уже нервничать стал и дергать, что надо было бы уже давно и отодрать, и вынуть, а нога все не пролезала. Твердая не пролезала ему нога, дикая и неумолимая. И тогда-то и дернул он, наконец, что было силы, что даже треснуло там. А вот нога неумолимая не треснула. Ну, решил Господин Матриарх отдышаться и подождать. Две минуты ждал, три… И ёкнуло, наконец, в суставе том заветном! Как куранты ёкнуло. Как под где-то за над ягодицей в тазу ледяном. Но не сломалось, да, не сломалось, а лишь разошлось, как две слезинки детские, и пропустило. И тогда-то и вытащил, наконец, Матриарх учительницу из трубы. С вывернутой открытой ногой, и с отторгнутым суставом бараньим.
Ну, тут и коровки, конечно, набежали. И мутанты с орангутангами тут как тут. И клопы – из вшей своих кровь сосут. Слоны брезгуют. А один орангутанг, самый главный орангутанг в танк залез и командует. А мыши крысам уши надирают. Низя сыр есть, низя! А один карась в воду ухнул, и наглотался, и стал блевать. Пол Москвы заблевал. А один гусь сел в свою карету и сбил всех пешеходов на Тверской. И стали они кидать и сыпать. И стали менять и сорить. Барсук урну перевернул и поджег. Крот увидел и доложил. Барсуку кусачками хер откусили. И поставили на скачивание. А барин на котлах плясал. А кувшин все не проливался и не проливался, пока Магомет на коне своем торрентами не закусил.
– Вот видишь, – сказал супруг супруге.
– Вот видишь, – сказала супруга супругу.
И она пожарила ему блины. И он пожарил ей оладьи. И они стали есть, пальцами в сметану макая. И нажрались до отвала животов своих. И у супруга встал тогда мощно, как прожектор. Так, что пуговицы посыпались с ширинки. И навалился на супругу. На кухне, на плите. И в порыве азарта, пока скачивалось, столкнули они с плиты кастрюлю с мясом и сковородку с борщом, и кастрюля со сковородкой загремели на весь поселок коттеджный. И все услышали и все узнали, что у супруга с супругой снова получилось. И они, супруг с супругой, поехали в Чикаго, как искатели, и дивились там на ихние университеты, а потом поехали в Нью Йорк, и тоже дивились там на ихние университеты. А откуда деньги? Откуда деньги, блин?! Так им же прокурор за Матриарха дал, забыли? Триста баксов!
– Нет, все равно я тебя не знаю, – сказал Док.
– А я-то помню, что ты когда-то хотел роман написать, – ответил Матриарх.
И тогда учительница мертвая встала и говорит Доку, чтобы он, Док повисел пока маленько на телеграфных проводах. Чтобы в проводах зазвенело. Чтобы ток высоковольтный зазвенел. Пока полковники не подъедут. С напряжением чтобы пока свадьбу свою справил, ток. Входил мучительно, а выходил с соком сладким. Сладко скользил бы большим-большим таким влажным, как ампер. До бела. Пока заря не займется полоской лакмусовой. Как в американских университетах. Где гигиену изучали? В нигде!
Ну, тут и орангутанги завизжали. Главнейший из них танк прорвал. И вылез из разорванного танка. И говорит:
