6. Многое я из моих галлюцинаций не помню.
Мои мысли в это время шли в виде монологов, с тем или иным “духом”, с той или иной галлюцинацией. Говорил ли я вслух? Не знаю. Я был один. Проверить это нет никакой возможности. Делал ли я что-нибудь без контроля сознания? Терял ли я чувство действительности? Пожалуй что да. И опять не знаю. Опять нельзя проверить.
7. Грех или нет бить и убивать безбожников, социалистов?
Нет. Какой грех? Это же антихристы. Почему они креста не носят? Потому что хотят антихристову печать вместо креста всем поставить.
8. И под сенью этого воздвигалось лобное место для Степана и Емели, на полюбивших измученный страдающий народ больше жизни, этого для рясофорных и коронованных палачей мало, они еще лютуют и неистовствуют и просят Бога своего к их земным мукам прибавить еще от себя мук небесных, мук ада.
9. После этого Пасхального угощения за мое богохульство я решил идти напролом и подал прошение об отрешении меня от церкви.
В деле указано, что следующий раздел “ФЕДОР ДОСТОЕВСКИЙ” раньше начинался открыткой “Мост через Каму (Пермь)”. В нем восемь выписок.
1. А с Достоевским? Кто я? Сын смерда, пролетарий, изгой, сижу в одиночке Орловского каторжного централа. За что? За мою правду, за то, что я, вкусив от древа познания добра и зла, понес эти плоды к таким же пролетариям, смердам, как я сам.
Сижу здесь совсем не за то, что я убил отца, ограбил и за свое преступление послал кого-то невинного в каторгу. Нет. А напротив. Вот я атеист-смерд, а там православные христьяне, Достоевские, Алеши и Мити Карамазовы. Это они поют “Христос Воскрес”, избив меня нещадно за то, что я не хочу им подпевать. И не потому ли во мне так ярко кипит негодование против Достоевского, оплевавшего атеиста-смерда? Не потому ли я так остро воспринимаю всю мерзопакость Достоевского.
2. Не то ли же происходит со Смердяковым? Кто, где и когда понял истинный характер “Братьев Карамазовых”? Не помню, не читал. Много читал, но ничего похожего.
3. Может быть, поэтому, а может быть, и еще почему я понимаю образ Евы и образ Смердякова-Карамазова, как никто еще не понимал.
Читал ли Достоевский, нет ли, надо думать, что читал о том, как вел себя Вольтер в отношении к своим смердам? И толчок мозгам Достоевского к созданию “Братьев Карамазовых”, надо думать, дал образ Вольтера, пугливо запирающего двери, прежде чем произносить громовые атеистические речи.
Достоевский – это модификация Вольтера. Достоевский – художник, мыслитель. Он со свойственной ему смелостью настежь открывает дверь перед древом познания. Перед Смердяковым, перед смердом, чтобы потом показать результаты этого смелого опыта.
Он снисходителен к Иванам Карамазовым. Он не строг. Почему бы и не подумать – есть Бог или нет? Подумай. Тебе это даже идет. Ты выглядишь оригинально, красиво. Полет мысли приобретает вихреобразный, захватывающий дух характер. Твои терзания, сомнения, твои искания ответов на многосложные вопросы приобретают трагический пафос, и ты доходишь (страшно подумать) до галлюцинаций зрения. Твои мучения, твое неистовство, твоя страстная жажда ответа, твой бурный порыв, – всё это очень красиво и сидит на тебе, как хорошо сшитый фрак. Всё это тебе к лицу, ты – Карамазов, ты дворянин. Но… будь осторожен. Проникнись мудростью Вольтера и держи дверь взаперти, когда начинаешь вести разговор на атеистические темы. Не пускай к древу познания добра и зла смерда. Ты слушать меня не хочешь? И вот Карамазов, дворянин, угощает плодами познания добра и зла Смердякова.
Маленькое отступление. Смерд – это обязанный крестьянин до Московской Руси. Изменение смысла этого слова и превращение его в ругательное: смердящий, смердеть и т. д. – произошло под действием господствующей идеологии господствующего класса. Слово “сволочь” очень ругательное, а оно означало не больше и меньше, как род работы: сволочь, сволакивать, работать на сволоке.
Достоевский взял слово “смерд”, Смердяков, зная хорошо, что это значит, – это чернь, работающая скотина. Но, считая этого смерда неспособным к размышлению над вопросами большой сложности, он примешивает к крови смерда чуть-чуть дворянской крови и спаривает смердящую с Карамазовым, чтобы получить удобный продукт для своих манипуляций. И в то же время, скрывая правду своего символа, отражая себя от…упреков… в презрении к народу…Смердяков мол…, не синоним трудового народа, нет, а синоним смердеть, пахнуть, вонять.
И вот поглядите вы, все вольнодумы, благородного сословия, на этого Смердякова, – и поймите, что получается тогда, когда смерды вкусят плодов от древа познания добра и зла…
“Если Бога нет, то всё позволено”. Значит, и пограбить можно, значит, и отца убить можно, значит, можно упрятать невинного человека за свои преступления на каторгу. И Смердяков всю эту программу выполняет: разумейте языцы, и покоряйтесь.
И горе тем, кто не поймет этого.
И не лучше ли вам, господа, оставить эту опасную игру в красивые позы, игру в безбожие, и быть Алешей или Митей Карамазовым? Быть православным. Поддерживать всемерно устои. Не лучше ли вам, как появится мысль дерзкая, прогнать ее молитвой “не введи меня во искушение и избави меня от лукавого” или – “да воскреснет Бог и расточатся враги его”. Но на худой конец – если вы увлекаетесь, то прежде всего накрепко запирайте двери к древу познания добра и зла перед смердами. Ставьте у дверей херувима и огненный меч обращающийся.
А Смердяковы? Смердяковы, вкусившие плодов познания добра и зла, превращаются в полное собрание всех мыслимых пороков. От них всё самое поганое, мерзкое, низменное, смердящее.
Он даже не подозревает возможности у смерда- атеиста наличия мыслей, чувств другого порядка, кроме тех, что он смерду навязал. Он бессознательней, тем сильнее у него это выходит, изображает смерда-атеиста только как пакостника.
4. Смердяков и Карамазов.
Попы, монахи в рясах и без изображали Еву как чувственную женщину, распущенную, соблазняющую “невинного” мужчину “согрешить”. Нелепее такого толкования быть ничего не может. Прямой смысл тот, что Ева, несмотря на угрозу смерти, дерзает знать, дерзает отыскать правду, истину. И, познав добро и зло, проникнувшись правдой, она идет и поднимает бунт, мутит, агитирует, зовет к неповиновению, к восстанию. Сеет семена истины, правды, которые ей достались нелегко, ради которых она рисковала жизнью. Зовет знать добро и зло и зовет овладеть древом жизни. Это вождь. Это вдохновитель. Это порыв к истине. Это бунт против богов лжи и гнета.
5. Надо реабилитировать Смердякова от гнусности Достоевского, показав величие Смердяковых, выступающих на историческую сцену битвы свободы с гнетом, попутно рассказав всю правду о поработителях-богах. Разумеется, Достоевский был бы целиком на стороне первого из помещиков – Михаила.
Он бы предпочел пролить реки крови смердов, лишь бы продлить царство помазанников божьих на земле.
Выходит все-таки невесело: Я – против всех.
