– Чего мне дальше-то делать? – растерянность на круглой прыщавой физиономии. – Я не знаю.
– Что тебе нравится? Языки?
– Я не хочу переводчиком. И ученым тоже не хочу. Хочу с людьми.
– Экскурсоводом?
– Пожалуй, тоже нет, скучно.
– Что тебе нравится делать? Никого не слушай, кроме себя. Вспоминай, что?
– Мне нравится учить, объяснять, помогать. Я же всю жизнь, во всех классах, даже в детском саду это делал. У меня получается, и это классно, когда вот человек не знал, не умел, не понимал, а ты ему объяснил, научил – и оно стало.
– Ну вот, ты сам и ответил на свой вопрос.
* * *
В прошлом году совсем еще молодой учитель Эдуард стал «Учителем года» у нас в Питере – я совершенно неожиданно (и очень приятно) для себя увидела на баннере на автобусной остановке его портрет. Я им очень горжусь и желаю ему и его семье всяческих успехов.
Человек будущего
– Я ребенка пока не привела, – сообщила женщина. – Хотела сначала одна с вами поговорить. Потому что при нем вы бы мне не поверили. Да и так не поверите, наверное, – интонация у нее была напористо-усталая. Именно такая. Устала напирать? А почему не перестанет?
– Я постараюсь поверить, – искренне пообещала я. – А сколько лет ребенку?
– Пятнадцать уже, в том-то и дело. Решать что-то надо.
«Ага», – подумала я и быстро смоделировала: балбес, за которого всегда всё решали и делали, учиться не любит и не хочет, из школы гонят, интересов, кроме компьютера и друзей, никаких, теперь спохватились, наезжают на него – решай, решай. А что он может решить? Почему не поверю в его присутствии? Наверное, парень – обаяшка, маменькины сынки часто такими вырастают, будет пускать пыль в глаза, выставлять себя овечкой, окруженной злыми волками, которые не понимают его тонкую подростковую душу.
– Рассказывайте, – велела я.
– В школе мы никогда не учились, – разом опрокинула все мои построения женщина. – Ни в настоящей, ни в коррекционной.
Парень – глубокий инвалид? Понятна ее усталость, но тогда чему я не поверю, его увидев? Тотальная интеллектуальная неспособность учиться в пятнадцать лет обычно очевидна. Соматический диагноз? Такой тяжести? И что же решать теперь?
– Так. А почему?
– Костя всегда был неспособен справиться с элементарными дисциплинарными требованиями. Грубо говоря: когда все шли направо, он шел налево. Мы начали даже не с детского садика, а с яслей – я хотела выйти на работу, которую очень любила. Все специалисты нам тогда говорили: погодите, дозреет. Теперь уже совершенно понятно, что все они ошибались.
– То есть соматически Костя с самого начала и по сегодняшний день – здоров?
– В общем, да. То есть он болел, конечно, – простудой, ветрянкой, ушами, еще чем-то, но совершенно как все дети.
– Так. А с психическим развитием что?
– По возрасту, в том-то и дело. Он заговорил к двум годам. В пять научился читать. Много лет любил читать детские энциклопедии. Играл в сложные ролевые игры. В шесть начал писать печатными буквами – сочинял какие-то истории, записывал их и сам иллюстрировал.
Я все меньше понимала в происходящем. Разновидность аутизма? Шизофрения?
– А как у Кости с общением?
– Нормально. У него никогда не было близких друзей (да и откуда бы взялись?), но есть приятели во дворе и на даче, он легко сходится с людьми, может знакомиться на улицах, в поездках, любит слушать чужие рассказы и сам неплохой рассказчик…
Теперь у меня уже практически не осталось гипотез. Неужели она оказалась настолько глупа, что абсолютно пошла на поводу у ранней, примитивнейшей программы «установления границ» и позволила ей исковеркать жизнь семьи и совершенно нормального парнишки?! Но где же все это время были окружающие ее люди, родственники, педагоги, специалисты?!
– А теперь расскажите подробнее, что с Костей не так и что вы по этому поводу предпринимали.
– Всё! – сказала она. – По обоим пунктам.
Закрыла лицо руками, оперлась локтями о колени. Посидела так с полминуты, собираясь с силами. Потом стала рассказывать.
С самого раннего детства мальчишка выслушивал, явно понимал, но не выполнял ничьи указания. Причем вставал в отказ далеко не всегда: например, он никогда не пытался выбежать на проезжую часть, или утопиться в речке, или выпрыгнуть из окна на четвертом этаже. Большую часть времени почти без капризов ложился спать. Но иногда его было совсем не уложить (спать не хотел) и тогда, после многочасовых сражений, приходилось оставлять в покое – он мирно играл почти до утра в ванной или на кухне. Под утро мог пойти и сам лечь в кровать или заснуть в ванной, свив там гнездо из ковриков и курток. С едой было сложнее. Костя чуть ли не с рождения и посейчас ест странные вещи. В раннем детстве – землю, опилки, улиток вместе с домиками. Любые лекарства (после двух тяжелых отравлений пришлось убрать их в сейф). Потом мог выдавить лимон в сахарницу и есть ложкой. Любит пельмени со сгущенкой. Почти никогда не ел за столом, уносит миску в норку, как зверушка. Обычную еду тоже ест, но иногда день или даже два подряд голодает, только пьет. Судя по всему, совершенно не идеологически, просто не хочет есть. Все вербальные социальные нормы усвоил к двум годам: спасибо, пожалуйста, здравствуйте, до свидания, можно взять? На площадке не отбирал игрушки, охотно делился своими, сам не задирался, но если кто-то лез, вполне мог дать сдачи. В ясли пошел с интересом: много детей, новых игрушек. Через месяц воспитательница сказала: забирайте, он еще не созрел, не ест, не спит, не играет, меня не слышит, уходит из группы, с площадки, если пробуешь его заставить, орет так, что все ясли сбегаются. Забрали, поверили, что не созрел. Было еще три попытки – в три, в пять и в шесть лет, перед школой. С тем же результатом. Обращались к врачам, к психологам. Они сначала говорили: бывают несадиковские дети. Потом: надо настоять, привыкнет. Потом прописывали глицин, пантогам и далее по нарастающей. Школа ничего не изменила. Костя иногда сидел, работал на уроке, потом вставал, уходил из класса, мог сесть или лечь в угол, полить цветок (потом объяснял: ему показалось, что он его зовет и просит пить). На все вопросы учителей и родителей отвечал: а зачем? Я не хочу. В конце концов его попросили из школы забрать. Медико-психологическая комиссия рекомендовала класс компенсирующего обучения (Костя сначала весело отвечал на вопросы, а потом соскучился и перестал, причем вечером дома в лицах пересказал всё с вопросами и ответами, в том числе и теми, на которые не ответил). Но и там дело пошло не лучше, хотя Костя признал новых одноклассников «забавными» (у него нигде не было проблем с общением) и смешно их передразнивал. Пробовали частную школу и домашнее обучение – все едино. Учитель приходил, а Костя вытягивался на крышке пианино и лежал, отвернувшись носом к стене. Иногда, впрочем, с удовольствием занимался. Но так же нельзя! В 12 лет Костя оказался в психиатрической лечебнице – на обследовании. Никакого диагноза ему так и не поставили, но после этого эпизода его характер резко изменился: он стал угрюмым, замкнутым, агрессивным и с тех пор категорически, наотрез отказывался ходить к психологам и психиатрам.
