Марат вздрогнул и, нащупав в кармане нож, брякнул:
— Скорее я друг народа.
— Да-да, я знаю: хорошее имя, — как-то расслышал Глухой. — Одно из моих любимых. Но вы ведь также друг и защитник магнолий? Хотя, как видите, всё разрешилось ко всеобщему неудовольствию: и магнолии, и моему жилищу пришел общий конец. Так вот, друг мой, там же, на чердаке, лежал ранец, про который упоминал следователь. Я как выкопал его, так наверху и оставил, только он недавно пропал. И очень хорошо, что кто-то утащил гусениц олеандрового бражника — выходит, они спаслись, а то бы сгорели. Надеюсь, с ними всё в порядке? Пока что. Скажите, защитник магнолий: а почему бы не развернуть борьбу за продление жизни эфемерид?
— Вы бы лучше развернули борьбу за продление жизни своей дочери Антонины! — крикнул Марат. — Операцию на сердце разве нельзя сделать в Москве?
— К сожалению, ее заболевание неоперабельно: современная наука бессильна. И не только в столице нашей родины, но и ни в одной стране мира доктора не способны развернуть кровообращение вспять, увы… А то бы я, ничтоже сумняшеся, использовал валюту, чтобы отправить мою эфемериду на Запад, Клаус заключил бы с ней фиктивный брак, и… Но всё это вздор, мечты, фантазии.
— И валюта сгорела? — продолжал допытываться Марат, чтобы не оставалось сомнений.
— Вы же видите, какой огонь полыхает, друг магнолий! — раздраженно вскричал садовник, кивая на пламя, мечущееся среди южноамериканской и африканской флоры. — Да и не жалко. Куда я с ней: замаялся совсем! Как поменять на настоящие деньги — не знаю. Мечтал еще купить кооперативные квартиры девочкам — виноват я перед ними… Две мои фарфоровые дочки. Черкешенка, конечно, младшая. Наверное, во мне, как в Юсуфе, течет капля крови горцев — во всяком случае, по духу я черкес. Так вот, дружок, вернемся к нашим валютным баранам: когда Клаус нынче вновь приехал, я решил вернуть ему деньги — пускай сам разбирается с милицией. Потом жалко стало. И вот — сгорела валюта, выходит, туда ей и дорога! А туристу — не Клаусу, конечно, — надо показывать лишь всё медленное и яркое и тыкать его в это носом. Стоит ли останавливать миг, если результатом этой остановки будет летальный исход? Стоит ли останавливать прекрасное мгновенье, если за время остановки оно успеет умереть? А вы заметили, друг народа, что-то шакалы не воют к ненастью. Повывелись? Оказывается, ночи становятся пресными без них. Я специально слушаю: включаю свой аппарат перед дождем — нет, ничего, глухо.
— Я никогда не слышал, как воют шакалы. Волков слышал. А как она у вас оказалась, валюта эта? — продолжал допрос Марат.
— Не слышали шакалов? Это очень печально. Я вас обязательно поведу на Алек, или Ажек, или даже на Фишт — и вы услышите их протяжный вой, похожий на перекличку горцев, вышедших на военную тропу. А на волков я охотился однажды, вернее — на волка… на Чугуше. Ну а валюту я нашел. Догадался, что во время оползня произошла подвижка грунта, и закопанное сместилось вниз от того ориентира, который наметил Владилен Николаевич. Всего-то немного смекалки да капля знаний. Восемьдесят процентов территории нашего города — это древние оползни, и любой из них может активизироваться. Скользкий, как мыло, аргиллит идеально подходит для того, чтобы лежащий сверху глинистый чехол сполз по нему; на этот раз вместе с кустами олеандра, под которыми была закопана валюта. Некоторые кусты остались на вершине, некоторые, как на санках, уехали вниз. Валюта была сырая, мятая, оттого, что в земле лежала, часть бумажек испортилась, подгнила, да мокрицы со слизнями постарались — устроили званый ужин: пробовали, каковы западные деньги на вкус. Это еще до возвращения Адика случилось, давненько уже.
— Отли-ично! — из-за ствола Канарского финика вышел Прохор Петрович Голубев: не только Марат пользовался методами филеров. — Теперь будем давать признательные показания, гид-сфингид! Пока что вам грозит срок за незаконное хранение валюты, ты, малый, — свидетель! — Следователь опустился на скамью по другую сторону от Германа и ткнул в Марата пальцем. — В случае если гражданин Лунегов станет отказываться от своих слов! Но лиха беда — начало!
И Голубев, вспомнив, видимо, о глухоте подозреваемого, принялся орать в самое ухо садовника, сделав ряд уточнений касательно статьи за хранение валюты и о признательных показаниях, а в заключение пробормотал, что с таким подследственным голос точно сорвешь к концу следствия; впрочем, у него, кажется, есть слуховой аппарат, который работает от электричества.
— Я уже всё рассказал другу магнолий! — каркнул в ответ Глухой.
— Не-ет, далеко не всё, — возразил следователь, выхватил пистолет и резво поймал дулом на спинке скамьи комара — кажется, даже крылышки насекомому не попортил. Отшатнувшийся гид поморщился.
— Гера, Гера, молчи, не говори им ничего! — выбежала из-за подсвеченных пожаром экзотических деревьев и бросилась к скамейке Паша, но, наткнувшись взглядом на оружие в руках следователя, остановилась, охнула и закрыла рот ладонью. А следом за ней — видимо, она, зная в парке все тропки, опередила остальных — поспешала целая толпа курортников в пижамах и ночных рубашках, а также жителей Бытхи — многие тоже в неглиже, — среди которых Марат вновь приметил знакомых.
— Мне нечего сказать, Паша, я никого не убивал, вы ошибаетесь на мой счет! — кричал садовник, а увидав старшую дочь, которая протиснулась на передний план и стояла со сложенными на груди руками, глядя на Глухого пронзительно, остро и укоризненно, завопил: — Женя, нет! Не верь!
Прохор Петрович, также мало обративший внимания на душераздирающий вопль Глухого, как прежде на сцену «умирания», устроенную бабой Шурой, продолжал ораторствовать. Правда, слова его, видимо, почти не доходили до гида, который, весь изогнувшись, заглядывал следователю в рот, пытаясь по губам прочесть, в чём его обвиняют.
В это время внизу, на трассе, остановились переставшие завывать красные пожарные машины, из них высыпали фигурки в форме цвета огня и в таких касках, будто они собрались брать Трою, протолкнули в промежутки между парковой решеткой драконью кишку, перелезли на эту сторону стены, размотали внутренности и, вытянув во всю длину, принялись заливать воспламенившиеся деревья и догоравший домик.
— Владилен Николаевич Зотов догадался в конце концов, кто выкопал его клад, — громко говорил следователь, поднеся дуло пистолета, закрытое пальцем, к уху и с минуту прислушиваясь к шевелению и попискиванию заточенного комара, а затем продолжил: — Тоже, видимо, пригляделся к задней обновленной стене отцовского сарая, уже затянутой глицинией, и, расспросив родителя, понял: причина того, что он не нашел свой клад, — оползень, унесший портфель с валютой в обрыв. А догадался он об этом в день смерти, вернее, догадка-то и предопределила его конец. Он принялся копать — найдены свежие следы раскопов, также обнаружена глина, налипшая к лопате дяди Коли Зотова, которого мы завтра же выпустим на свободу, потому что ни в чём он, конечно, не виноват. Накопав ям в обрыве и ничего опять не выкопав, Адик подумал и понял, какой знаток мог сообразить, где именно надо рыть: подозрение обоснованно пало на вас, Герман Степанович. Он принялся вас разыскивать, а вы об этом узнали — и, опередив Адика (неизвестно, что бы предпринял рассерженный аферист, которого облапошил какой-то лох-садовник: и валюты, понятно, жалко, и слава-то какая пойдет!), отравили его каким-то ядовитым растением, каким именно — мы выясним. Небось самогонку у дяди Коли не постыдились попросить… Но, к вашей досаде, разговорчивый мошенник успел рассказать о своих подозрениях матери и любовнице или, может, просто намекнуть, однако так, что стало понятно, откуда корни растут: курортница наверняка тут же принялась вас шантажировать, и вы ее — с вашей-то силищей, даром что жилистый, а на волков, я слышал, ходили, — того… чикнули. Чем именно — это мы выясним. А контролера вы, гражданин Лунегов, заманили на леса и… вот это самое интересное… — Прохор Петрович, придерживая дуло пальцем, поднес пистолет к лицу и одним глазком, прищурив второй, заглянул в темноту ствола, где копошился, пища, комар. — В кинотеатре обнаружены страшные рогатые черви с медвежьими лапками по сторонам членистого нежно-зеленого тельца, принятые некоторыми несознательными отдыхающими за инопланетян. Черви эти гигантской величины: двенадцатисантиметровые, с двумя огромными голубыми глазами на затылке, смотрящими, как уверяют особо впечатлительные гражданки, в самую душу, — глаза, как оказалось, ложные, нарисованные природой для мимикрии, чтобы таких вот гражданок, а главное — птиц пугать. Видели червей как в просмотровом зале — на откидных сиденьях, на подлокотниках, на полу, на просцениуме, — так и в фойе, в буфете и даже на бухгалтерских счетах в кабинете главного бухгалтера. И особенно много их — на ветвях кустарника, растущего вокруг здания, одним словом — настоящая оккупация кинотеатра рогатыми червями. И вот оказалось, что это и есть знаменитые гусеницы олеандрового бражника, якобы украденные у Германа Степановича. Никто их, конечно, не крал; гид написал своеобразное письмо контролеру: вырезал из букв местной газетенки и подложил девочке конверт с запиской в карман — по словам Эли, она приходила в тот день к садовнику за гербарием, вот как раз в эту, сгоревшую теперь, каморку, — засунул гусениц в портфель, визуально хорошо известный Раисе Яновне Зотовой, а затем картина предположительно такая… Как рассказал на допросе Николай Зотов, его жена панически боялась всяческих насекомых, что, конечно, отлично было известно гиду, который, что называется, водил дружбу с дядей Колей. — Голубев вновь одним глазком заглянул в дуло и даже произнес «у-тю-тю-тю-тю!» — Увидев в портфеле вместо ожидаемой валюты страшных рогатых червей, которые наверняка уже выползали на свет фонарика из боковых щелей в крышке ранца и расползались по доскам, — может, она на гусенице и поскользнулась, — контролер рефлекторно отшатнулась и, потеряв равновесие, упала с лесов и свернула шею. Ее даже подталкивать не пришлось. Вот такая складывается энтомологическая картина, граждане! Подробности мы выясним на допросах. Мы бы не обратили на это нашествие рогатых червей никакого внимания, кабы гид не проговорился давеча, что у него украли гусениц, — это и послужило толчком к тому, чтобы сложилась целостная картина преступления. И пожар на территории военного санатория, уничтоживший не только госсобственность в виде домика садовника, но погубивший также ценные породы экзотических деревьев, что тоже будет вменено ему в вину, — дело рук Германа Степановича Лунегова, который, заметая следы, сжег все улики. Но, разумеется, это ему, граждане, не поможет: опаснейшего преступника, надевшего маску чудаковатого гида-садовника, ждет наказание по всей строгости закона. Теперь дело о тройном убийстве в кинотеатре можно считать закрытым! И спокойно, ничего не опасаясь, посещать киносеансы, — добавил еще следователь и с последними утешительными словами отнял палец от дула, взмахнул пистолетом — и комар с сумасшедшим писком выкатился на волю.
