— Так Трофимыч тоже… того, собирается покинуть этот гостеприимный город, — насмешливо отвечал матрос, почесывая лодыжку.
— Как покинуть? Когда? — воскликнул Марат, не веря своим ушам. Известно, что истцы увертливы, точно лисы, что, попав в капкан, расставленный ответчиком, они отгрызут лапу, но уйдут, как предупреждал старый сиделец Петрик, что случай и удача всегда на их стороне, но Марату казалось, что старший узник всё-таки преувеличивает, перестраховывается, чтобы держать младшего в тонусе, чтобы он всегда был начеку, — и вот теперь выходило, инструктор совершенно прав.
— Так в ближайшем будущем, — отвечал матрос его же словами. — Вчера последний день отрабатывал.
Марат повернулся, будто его толкнули в спину, и пошел прочь, но моряк вслед ему крикнул:
— Эй, ты! Должник! Он на Бытхе живет, адрес-то дать? — Марат отрицательно помотал головой. — А то могу сказать. Деньги-то ему нужны. Хотя, может, для тебя крупная сумма, а для него — пустяк. Он же крутой у нас, Захар!
Марат вспомнил про предлог вернуться на катер: войлочные ботинки «прощай молодость!» — не хватало и обувь тут оставить вместе со всеми надеждами — и вернулся к суденышку. Матрос уже ушел в рулевую рубку — Марат еле его дозвался, потом с трудом допросился поискать ботинки — сам он не мог без сходней попасть на катер. Моряк враскачку пошел к местам, предназначенным для пассажиров, позаглядывав под скамейки, с ухмылкой поднял руки вверх: в каждой руке — по страшенному ботинку. И, не сдвинувшись с места, не подойдя к корме, размахнувшись, по очереди зашвырнул обувь на причал: один ботинок упал на бетонный обрез — вот-вот соскользнет в воду, — другой далеко закинул, к сидящим рядком рыбакам, которые заржали. Войлочные боты лежали черными снулыми буквами Г; Марат постарался поскорее подхватить левый и побежал за правым. Держа ботинки под мышкой, сопровождаемый подначками рыбаков-острословов, за леску привязанных удочками к воде, в которую так и тянуло броситься, он припустил к автобусной остановке.
Что это? Побег?! Вот он — настоящий преднамеренный побег, безо всяких иносказаний, не отлучка, не командировка, не уход-побег, чтобы избежать наказания, чтобы уйти от ответственности, и, выходит, первое предположение было верным: это Краб отравил Адика. Но предстояло еще сходить по известному адресу — оставалась малюсенькая надежда, что истец пока там, не успел смыться. Или если он сбежал, то хотя бы поговорить с Селёдкой — выяснить, что ей известно про иск. Если ей что-то известно, если она — это она, как он заподозрил при последнем посещении злополучной квартиры. «Истица не матерится», — многозначительно говаривал старший узник Петрик. И если она еще там. Как глупо будет, если он проморгал истца, запорол выполнение задания, вмешиваясь в чужие дела, которые его совсем не касались, ведя наблюдение за местными чудаками, отсыпаясь, как животное, поедая пончики, запивая их вкусной водой, как будто он сюда отдыхать приехал и вес набирать! Но всё же: при чём тут убитая Лора?! Или она подслушала что-то не предназначавшееся для ее ушей тогда, на катере? Или Краб — известный бабник и… Но Фирсов — и ревность? Нет, не складывается, тут другое, и… другой убийца?
Между тем Марат в переполненном рейсовом автобусе под номером 23 следовал на Бытху. Пассажиры, набившиеся в ЛАЗ, как рыбы в банку на сейнере Селёдки, стали пенять шоферу и на тесноту, и на то, что он остановки не объявляет, и на отсутствие в специальном кармашке, прикрученном двумя шурупами к задней стенке кабины, фамилии, так что и жалобу не напишешь, а вместо этого водитель зачем-то нацарапал, что он холост. Марат вмешался в распрю между пассажирами и шофером, несмотря на то, что ему было совсем не до того, но автобус вез его к месту назначения, и уже за это надо было сказать водителю спасибо:
— Граждане пассажиры! Любой вопрос может быть отклонен с обезоруживающим юмором. Водитель автобуса вместо временной бирки со своим именем пишет семейное положение «холост». И это гораздо важнее, чем его ничего вам не говорящая фамилия. Она лишь дает возможность пожаловаться в автоколонну на то, что он не объявляет остановки. Но, может, для этой же жалобщицы, — указал Марат на женщину неопределенного возраста с химической завивкой редких охряных волос, которая громче всех кричала, — гораздо полезнее знать, что он холост. И если следующий, кто сядет за руль автобуса (потому и кармашек, чтоб бирку менять), окажется официально женат, всё равно для некоторых пассажирок из потока, текущего через салон из задней двери в переднюю, кто-то из этих водителей будет вечно холост. Бирка с фамилией или номером уместна в роддоме или в морге, а для взрослого и вменяемого человека это унизительная кляуза на самого себя.
— Это не юмор! — оборвала его жалобщица, поджав перламутровые губы. — Это демагогия! А у меня муж есть, и, холост шофер или женат, мне совершенно неинтересно! И его фамилию я всё равно узнаю: по прибитым сзади автобуса номерам выясню у диспетчера автоколонны.
Но тут автобус, с третьей попытки, из последних сил взревев мотором и пустив из выхлопных труб клубы вонючего голубоватого дыма, вскарабкался на горбатую гору, поперек которой с двух сторон от дороги стояли пятиэтажные панельные дома и даже откуда-то сбоку из зарослей тянулась к облаку кирпичная высотка, — и пассажиры покинули салон водителя-холостяка.
Возле кинотеатра, на террасе, под афишами скопились зрители. Там что-то происходило, но Марат решил с этих пор игнорировать все события, которые тесно жались одно к другому, словно пассажиры в автобусе, или сельди в банке, пока не выяснит главное: то, за чем он сюда, собственно, прибыл. И, может быть, начать в конце концов действовать! А то ишь, Гамлет недоверченный!
Дверь шестьдесят первой квартиры, которая была открыта всякий раз, когда он к ней приближался, теперь оказалась заперта, Марат нажал на звонок и не отпускал, а когда ему не открыли, принялся стучать. Потом, не жалея подошв дареных вьетнамок, бить ногами, потом пару раз ударил ботинками «прощай молодость». Ничего. Он вышел наружу: окна квартиры были закрыты — это в такую-то жару, — и даже плюшевые шторы задернуты. Подумав, он вернулся — ведь пройдоха-женщина и Краб, а также матрос, могли быть в сговоре. Никто никуда не уезжал и не собирался бежать (девятое августа — суббота, выходной день! Капитан, конечно, отдыхает, поручив катер подчиненному), а эти двое закрылись на ключ и ждут, что он будет делать дальше: попробует проникнуть в квартиру через оставленную открытой форточку — с него станется! — или фомку применит, чтобы открыть замок, а может, обычный гвоздь. Марат с пренебрежением вспоминал детские шалости, когда младшие узники толкали спичку в личинку замка, чтобы дверь не открылась и чтобы никто не смог войти в помещение, где приглашенные преподаватели старались дать им кое-какое образование.
Марат остановился перед дверью и приложил ухо, прислушиваясь к происходящему внутри: тишина… только капает вода из плохо закрученного на кухне крана. Или это ему кажется?
Внезапно отворилась дверь напротив, и соседка с собачкой под мышкой вышла на площадку, повернула ключ величиной с лезвие его ножа, сунула в карман халата и спросила, что за шум и почему он стучит в запертую дверь — ведь в квартире явно никого нет.
