А за воротами гаража он попал в совсем уже привычный мир. Здесь помещался непохожий на солярный курортный рай неухоженный мир солярки, знакомый еще по Сибири темными пятнами смазки на пыльной, утрамбованной земле вокруг вытащенного из-под капота двигателя, запахами бензина и забрызганных маслом досок высоких ворот. Сейчас их створки были распахнуты, а большинство ангаров, где стояла техника, пустовали. Впрочем, печать курорта всё же лежала и на гараже: Марат увидел большой автобус, где ветровое стекло защищало только место шофера, пассажирский салон переоборудовали в открытую палубу, где вместо окон были оставлены только стойки каркаса; на нём крепился парусиновый полог на случай дождя.
Водители или ремонтники курили в беседке, далеко от фильтров держа черными пальцами сигареты, чтобы не пачкать губы. С ними повторилась почти та же история, что с медичкой, правда, с существенной разницей: про глухого садовника они знали, а на вопрос Марата, как же к нему обращаться, резонно ответили, что обращаться можно хоть «товарищ адмирал», но при этом, пока не хлопнешь по спине, Глухой всё равно не откликнется.
Один из сидящих, обращаясь не столько к Марату, сколько к приятелям, вспомнил, как вывозил на самосвале из парка вывернутые смерчем туши редких деревьев: американский клен, кажется, или пробковый дуб, и Глухой возился рядом — подбирал и откладывал в сторонку обломанные сучья, будто надеялся таким образом натаскать запас дров на зиму. Другой из сидящих в беседке подтвердил, что Глухой носит валежник и берёт только ценные породы: вероятно, он режет из них мелкие сувениры, а не использует сучья как дрова. Третий из шоферов утиным носом, насмешливым прищуром и выражением глаз был похож на Барабулю — наверное, отец. И Марат во время беседы поглядывал по сторонам: не появится ли сынок? В каникулы он мог ошиваться рядом.
Но все досужие россказни благодушных от послеобеденной сытости мужчин только отнимали время, нимало не приближая Марата к цели. А на его прямой вопрос, где найти Глухого, собеседники сначала пожимали плечами и зевали, но вдруг на лицах появилось ехидство, и мужики со смешками указали на глубокую тень внутри гаража, где в этот момент вдруг взревел, а потом так же резко стих мотор, и посоветовали поинтересоваться у Паши.
Машина, к которой направили Марата, была хлебо-возным фургоном. Но сейчас она пахла только бензиновой гарью, утопая в едких клубах выхлопных газов. Водитель, стоя на бампере, нырнул головой под капот и что-то регулировал в двигателе, прибавляя и убавляя обороты.
Пашей, к неудовольствию Марата, оказалась молодая крепкая женщина с плотно очерченной под лямками рабочего комбинезона грудью, хотя короткая прямая стрижка, полускрытая грязной кепкой, широкие замасленные руки с остриженными ногтями, двусмысленное имя и мужеподобная фигура могли бы сбить с толку. Ее, видимо, слабо пеленали в младенчестве и, пока кости мягкие, не придали ножкам девочки ровную форму. Теперь колченогость, вероятно, ее не красила, но устойчивости добавляла точно.
Предубеждение против нее рассеивалось с каждым словом и жестом, которыми Марат с ней обменивался. На вопрос о Глухом Паша кивнула и без разговоров повела Марата за собой. В дальнем и самом грязном углу гаража она наклонила тяжелую металлическую бочку, наплескав из нее полведра черной маслянистой жидкости. Так же без слов она потащила Марата через двор гаража к выходу, хотя он уверял ее, что ей незачем шататься по солнцепеку, тратя на него столько времени. Он достаточно понятлив, чтобы найти Глухого, если она на словах обскажет ему дорогу. Но вскоре выяснилось, что провожала она Марата для того, чтобы уже за оградой гаража, когда они вышли из поля зрения сидящих в беседке, вручить ему ведро с отработанным маслом. По ее словам, Глухой давно просил ее раздобыть какой-нибудь жидкости поядовитей, но потом, судя по тому, что не приходит, видимо, забыл. И она, по пословице «хлеб за брюхом не ходит», не собирается за ним бегать по парку — у нее и времени нет. Но раз уж Марат всё равно к нему направляется, то пусть захватит попутно и ведро с отработкой. Ничего более гадкого в гараже, пожалуй, нет. Можно было бы еще попробовать тосол. Но его не нашлось даже на складе. Ведь климат у моря такой мягкий, что в систему охлаждения двигателя тут круглый год заливают воду. Смывать ее зимой на ночь приходится только на неделю или две — дольше морозы не держатся. Закурив, Паша детально (чувствовалась шоферская хватка) рассказала дорогу через парк к будке садовника. Но едва Марат скрылся за первым поворотом указанного пути, как она, тяжело дыша, нагнала его и велела передать Глухому, чтобы не забыл вернуть ей ведро. При этом в ее голосе звякнуло ожесточение, которого грязная покореженная посудина — Марат, кособочась, нес ее на отлете, чтобы не замаслить брюки, — не заслуживала.
Находя причину за причиной, а когда они кончились, просто молча Паша довела Марата почти до цели. Ничего существенного из беседы с ней он не узнал. А на вопрос об имени-отчестве — Марат сформулировал его неуклюже именно потому, что хотел задать как можно непринужденнее — она ответила, что Глухой ей не завгар, чтобы называть его по отчеству. Он уже не знал, как отделаться от нее, тем более что шагала она быстро, даже и не подумав взять из рук Марата ношу, которую на него взвалила. При ее комплекции она могла нести такое ведро как перышко. И машинально считала, что и Марату легко. Но ему, хоть он и не жаловался, было тяжело, а извилистый путь в гору через огромный парк оказался долог. Только в виду каморки садовника, когда уже вроде и поздно было разворачиваться, Паша отстала, перейдя прежде на шепот, словно в избушке прятался не глухой, а чрезвычайно чуткий и бдительный человек. Она даже укрылась за деревом.
— Ты, наверное, тоже натуралист какой? — неприязненно спросила она напоследок.
— Почему вы так подумали? — рассеянно отозвался Марат, даже не глядя на женщину. Он уже пристально рассматривал жильё Глухого.
— A y кого еще может быть к нему дело? Рядом с ним всегда как на экскурсии, — пробормотала она.
— Я не зеленый патруль, — ответил Марат. Он уже ее не слушал, а шел сквозь заросли к ветхому зданьицу с осыпающейся штукатуркой и мхом на шиферной крыше. Растения теснили домик отовсюду. Присоски плюща, протянувшиеся до крыши, впивались и в растресканный фундамент, и в жесть водосточной трубы. За домом возвышался мрачный частокол темно-зеленого бамбука — такого толстого, что удилище из него мог удержать разве что какой-нибудь исполинский рыбак. Перед домом, прямо из-под окна уходила ввысь серая колонна магнолии. Ее мощные корни взломали бетонную отмостку и, видимо, уже под фундаментом здания продолжали свой разрушительный рост. Дерево было налито соками жизни до самых кончиков упругих глянцевых листьев, и только в чашах огромных мертвенно-белых цветов, широко раскрытых, их давление, казалось, находило выход. В большое растворенное окно выглядывала пожелтевшая пятнами побелка на стенах. А в центре оконного проема чернела шевелюра Глухого. Он стоял затылком к Марату и, тыча пальцем куда-то вниз, мерно, по слогам выговаривал слова на иностранном языке, как будто старался их заучить.
Подтянувшись, уперев локти в подоконник и заглянув в помещение, Марат увидел, что Глухой в комнате не один. За столом сидела девушка и, перелистывая страницы альбома, быстро записывала то, что диктовал садовник, указывая пальцем на пришитые к страницам цветы и листья. Видимо, он диктовал в гербарий латинские названия растений, на память определяя их виды. В отличие от возвышающегося под потолок мужчины, девушка за столом сидела лицом к Марату, и, когда почувствовала его взгляд и подняла голову, Марат узнал Тоню. Положительно, город был нашпигован жильцами двухэтажного домика! Он успел еще разглядеть, что к стенам прислонены грабли, лопаты, тяпки, опрыскиватели, на гвоздях висят секаторы и другие ножницы для подрезки; один секатор, надетый на бамбуковое удилище, протянулся на полу вдоль стены. Это напоминало арсенал с грудой оружия, которое брали в руки, чтобы отбиваться от наступающей со всех сторон зеленой массы. В углу, у приоткрытой входной двери (напротив была еще одна, запертая дверь, ведущая в соседнее помещение), висел на гвозде щегольский зонт яркой расцветки на длинной деревянной ручке.
