Того, что она позволила заключенным рассмотреть свою семью поверх забора из окон Учреждения, пренебрегая опытом старых надзирателей, державших свои семейные дела подальше от глаз контингента, старому сидельцу Петрику оказалось довольно, чтобы разработать план нейтрализации энтузиастки. Его воплощение пришлось взять на себя Марату уже потому, что ему она сильнее всего докучала, упорно якшаясь с ним и пытаясь встать на дружескую ногу, словно вольная, никогда не испытавшая на своей шкуре ошеломительных ударов заочных исков, могла понять заключенного. Главная трудность довольно изящного замысла состояла в том, чтобы остаться с надзирательницей наедине, без свидетелей. Она сама облегчила Марату задачу, выведя его как-то вечером на внережимную прогулку и принявшись показывать, где какое на небе созвездие, и рассказывать, почему оно так называется. Вероятно, из книг по географии в его библиотечном формуляре она определила его интерес к звездному небу. Однако ковш Большой Медведицы — воображаемую линию вверх и прямую через его крайние две звезды, которая выводила на Полярную, последнюю звезду в ручке ковша Малой Медведицы, — Марат давно и прочно усвоил. А прочие светила без сложных навигационных приборов не могли помочь ориентироваться на незнакомой местности. Происхождение их названий интересовало Марата еще меньше, но она об этом не догадывалась, а он не давал ей это понять. И вот, когда она запрокинула голову, выискивая для Марата Вегу, самую яркую звезду Северного полушария (название звучало двусмысленно, потому что в сознании заключенных оно в первую очередь обозначало марку сигарет с фильтром; кроме того, молодая специалистка сама, кажется, недавно выучила ее местонахождение и блуждала в поисках), — тогда Марат прильнул к ней, и когда она ощутила его сухие губы на своей шее, с напускной строгостью сказала «ну-ну» и взъерошила его волосы, хотя ей было приятно. А когда Марат всё глубже стал захватывать ее полупрозрачную белую кожу ртом, обхватив шею женщины и помогая себе языком, она, конечно, почуяла неладное, но было уже поздно. Она ударила его — он только усмехнулся и сплюнул. Отчетливый коричневатый след мужского поцелуя высоко на шее от коллег по Учреждению женщина, конечно, скрыла под глухим воротом черной водолазки, но Петрик точно предсказал, что в домашней обстановке круглые сутки носить высокие воротники ей не удастся. И действительно, что-то перевернулось: муж с ребенком больше не ждали ее у ворот Учреждения. Да и она после работы без задержки стремглав бежала домой, а от Марата держалась на расстоянии, словно боялась, что он опять кинется ей на шею, уже прилюдно. Он же игнорировал ее и наслаждался покоем. Изюминка плана заключалась в том, что надзирательница никому не могла сказать, как в самом деле оказался на ее горле позорный знак. Представлялось совершенно неправдоподобным и то, что такой мозгляк, как Марат, мог совладать с ней силой, и то, что она уступила ему себя добровольно. По идее, такую злую шутку мог учинить над ней только тот, кто ей ровня, с кем она могла добровольно вступить в тайную связь и забыться наедине, пусть хоть конюх, но вольнонаемный сотрудник Учреждения, а никак не заключенный. У нее оставался один шанс представить Марата правдоподобным виновником содеянного, и она его использовала. Однако Марат разгадал ее замысел: лишь только его привели в кабинет врача и он по некоторым ухваткам понял, что перед ним психиатр, ему сделалось ясно, что сейчас станут искать доказательства его невменяемости. Не мог ли он произвести столь странное покушение на надзирательницу в минуту помрачения рассудка? Никогда на приеме у врача Марат не держался с такой безукоризненной сдержанностью, не отвечал так вдумчиво на самые идиотские и каверзные своей нелепостью вопросы, не выполнял так спокойно и старательно команды вроде «закрой глаза и дотронься кончиком указательного пальца до кончика носа». Марат и сам не юродствовал, как это случалось на других медосмотрах по необходимости или по настроению, и не позволял сбить себя с панталыку. В результате диагноз для надзирательницы оказался неутешительным: Марат, хотя его об этом не известили, но он и сам догадался, был признан полностью вменяемым и контролирующим свои поступки. А значит, женщине не удалось снять с себя подозрение в адюльтере. Видимо, по настоянию мужа или даже предвосхищая его желание, она покинула Учреждение, а с ее увольнением кончились охотники заниматься исправлением Марата нетрадиционными методами, да еще в сверхурочное время. Ее имя за совершенной ненадобностью он сразу вычеркнул из памяти. Это было легко: еще когда она работала, пыталась на него влиять и заигрывала с ним в расчете приручить, Марат обращался к ней самое большее на «вы», а чаще использовал и вовсе безличную форму, чтобы не употреблять даже местоимений. А в будущем, после освобождения Марата из Учреждения, встреться они случайно на улице — разминутся, как лютые враги. И она будет жаться к своему муженьку, держа его под ручку и не сознавая, что Марат преподал ей жестокий, но полезный урок, из которого всякая здоровая женская натура сделает инстинктивный вывод, что нельзя ставить службу выше семейного очага. Но, конечно, с ее стороны было бы постыдно и нелепо рассказывать эту назидательную, но несуразную историю в кругу семьи, а тем паче передавать из поколения в поколение, подобно печальной и возвышенной повести о Ромео и Джульетте. Старший узник Петрик отсоветовал Марату распространять опыт укрощения энтузиастки даже среди заключенных Учреждения, потому что способ именно нестандартностью идеи годился только для одноразового использования: оригинальный фокус при повторном применении грозил обернуться фарсом: регулярным отметинам юношеской неопытности и неосторожности на коже зрелых женщин не только не поверили бы, но и задним числом могли разгадать комбинацию Марата. И если на свое молчание и умение обходить ловушки на допросах он твердо рассчитывал, то другие заключенные могли не выдержать давления на психику изощренных надзирательских моралей, очных ставок, ловли на расхождениях в ответах на одни и те же вопросы. А нащупав у веревочки кончик, администрация распутает весь клубок и в конце концов найдет поцелуям противоядие: от высоких глухих воротников для женского персонала до карцера для заключенных.
Глава 15
Последний зритель
Словом, Марат не столько следил за сюжетом — при его общей хрестоматийной известности отдельные мизансцены останавливали внимание своей свежестью и остроумием, — сколько тревожился о том, как после выхода из кинотеатра в ночной темноте при таком многолюдстве не потерять из поля зрения Краба, не выделяющегося в общей массе зрителей ни ростом, ни одеждой, ни телосложением. Впрочем, подавляющему большинству зала красивый костюмный фильм нравился. Но затаившим дыхание зрителям всё впечатление портил Адик, выделявшийся на их фоне после демонстративного ухода Лоры всё более отчетливым безобразным диссонансом. Комментируя то ли происходящее на экране, то ли душащие его кошмары и галлюцинации, он произносил непослушным языком хриплые, вдвойне зловещие из-за своей невнятности фразы, ворочался и вскидывался в жестком кресле, как озлобленный, обессилевший, но всё еще опасный зверь. Женщины по соседству шепотом отпускали по его адресу возмущенные реплики, которые он явно пропускал мимо ушей. Мужчины терпеливо ждали, когда вор сам уснет. Зрители, сидевшие в боковом проходе на приставных стульях, получили неожиданное преимущество перед обладателями стационарных мест благодаря возможности перемещаться. Они вставали и, пригнувшись, переходили вместе со стульями выше и ниже по проходу. Адика подспудно тоже, видимо, угнетала межеумочность его состояния. Время от времени бросая назад взгляды, Марат видел, как он неуклюже тянулся куда-то под кресло, поднимал оттуда бутылку и пил из горла, запрокинув тяжелую покатую голову. Но окончательно захмелеть ему не удавалось. Наоборот, к концу сеанса он набрался до самой неприятной дозы. Когда включился свет и все вокруг стали подниматься, Адик еще реагировал на происходящее, но не мог встать на ноги. Его кулаки, сжавшие подлокотники так, что побелели костяшки пальцев, плотно сомкнутые губы (может быть, он из последних сил сдерживал тошноту), мутный затравленный взгляд расширенных глаз свидетельствовали и о его попытках вытолкнуть тело из кресла, и о бессилии сделать это. Его соседи по ряду справа и слева с брезгливой деликатностью вышли кто в центральный, кто в боковой проходы зала — лишь бы не протискиваться мимо его выставленных вперед коленей и падающей на грудь головы. Задержавшаяся же публика обступала Адика тем плотнее, чем явственнее он обнаруживал свою беспомощность и неспособность запомнить в лицо тех, кто сейчас давал советы, как с ним поступить. Горечь накопившегося у людей за две серии фильма раздражения против пьяного перемешалась с сочувствием к очевидным его страданиям. Предложивших вызвать милицию усовестили доводом, что Адик не представляет ни для кого опасности. Случай похож на алкогольное отравление, поэтому резоннее вызвать карету «скорой помощи». Тогда первый голос, оправдываясь, уточнил, что под милицией имеется в виду медвытрезвитель, где тоже оказывают медицинские услуги, только платные, но и поделом.
