— Как же она вернется! — разведя руками, сказала Раиса. — Вот-вот потушат свет, а после начала сеанса вход в зрительный зал воспрещен! Я не имею права ее впустить.
— Да и никто при мне на этом месте еще не сидел и никуда с него не отлучался. Я давно в зале, — вдруг неприязненно проговорила молодая холеная девушка, сидевшая по другую сторону от Краба. В интонациях ее голоса слышалось еще ядовитое сомнение в том, что какая-либо женщина на курорте согласится пойти в кино с таким полинялым кавалером, разве что пообещает, чтобы обмануть и посмеяться, поэтому если он и ждет кого-то, то его ожидание безнадежно, а жадность, с которой держит место, бессмысленна и объяснима лишь его скверным характером. Краб, полностью сосредоточенный на противостоянии контролеру, даже слегка подался всем корпусом в сторону Раисы, от неожиданного выпада в спину резко, затравленно обернулся и сжал кулаки. Да, он растерялся, против него не выдвигали заочный иск, он не был в шкуре ответчика, не томился в Учреждении, не боролся с ним, уходя в побеги, и ему негде было поднатореть в импровизировании легенд и моментальности их изменений в ответ на непредвиденные удары. Но сейчас рядом с ним был Марат.
— Я бы не стал вмешиваться в этот спор, — внушительно проговорил он в тишине создавшейся заминки, — если бы случайно не стоял в очереди за билетами вслед за этим гражданином. Он действительно был с женщиной. Судя по обрывкам разговора, я слушал их чисто машинально: завтра она уезжает. Не наше с вами дело, какие между ними отношения; может быть, случилась размолвка, но по-человечески вполне понятно, что сегодня он хочет до последней секунды ждать ее появления, потому что завтра надеяться будет уже не на что. Мы все взрослые люди, нам должен быть свойствен такт, и давайте не будем вынуждать человека говорить вслух о своих чувствах.
Марат выдержал взгляд Раисы. Теперь ее глаза выражали только и окончательно холодную непримиримую враждебность. Присутствие Адика по-прежнему держало в узде ее служебное рвение. Сильно захмелев, он не чувствовал нерва ситуации, упустил нить ее развития и по инерции восклицал, что даже если ветеран — отставной полковник с тремя большими звездами на погонах и знает много военных тайн, всё равно в ногах правды и у него нет, поэтому он должен быть пощажен и посажен на свободное место в приказном порядке. Самому виновнику переполоха, кроме того, что надоели эта собачья комедия и шумиха вокруг его персоны, еще и приглянулась Раиса — снизу вверх он бросал на ее стать задорные взгляды. «Я ведь такой полковник, что наполовину покойник, — сказал дедок, и тон его слов опрокидывал смысл. — Лучше я, старый отставник, на приставном стульчике примощусь. Подле вас. По-солдатски. Как все». И ветеран, вытянув перед собой ладонь, широким жестом обвел зал. Действительно, двойных мест оказалось так много, что дополнительные места устраивали не только в центральном, но и в боковых проходах. Марат увидел Стерха — он нес перед собой стопку одетых друг в друга легких железных стульев. Видимо, открыли подсобку. Марат не мог отделаться от предвкушения какого-то большого семейного сборища по-домашнему, без церемоний. Хотя начало сеанса явно задерживалось, в ярко освещенном зале никто громко не возмущался, как это бывает при обрыве ленты посреди фильма, когда гаснет экран и в кромешной темноте невидимые и неразличимые в общей массе зрители свистят и орут: «Сапожник!» (Впрочем, эти крикуны представлялись Марату наиболее тактичными из зрителей, потому что гробовое молчание полутысячи человек в полной темноте представлялось гораздо более зловещим и противоестественным.) Место контролера у двери в зал занимала Жека. Кассу она, конечно, закрыла: билетов и так было продано сверх всякой меры. Квадратные темные очки делали ее пониклое маленькое лицо только еще более несчастным.
Наверное, все облегченно вздохнули, когда верхний свет померк, вместо него темноту над головами прорезал луч застрекотавшего кинопроектора, и черные динамики под белым полотнищем экрана ожили музыкой начала фильма. Прячась за этот фон, Краб повернул к Марату мертвенно бледное, в бисеринках пота, изможденное лицо и прошептал: «Если тебе чего-то от меня надо, говори сейчас. Завтра может быть поздно». Марат положил подбородок на спинку переднего кресла рядом с его плечом. Он молчал, вдыхая крепкий запах мужского пота или, может быть, страха. Что бы моряк подумал, скажи ему Марат правду, а именно — что он до сих пор не уверен, нужно ему что-либо от Краба и если да, то что. Странно: с одной стороны, Марат наравне с Адиком знал про Краба такое, что больше в этом зале никому не было известно. Разве что пожилой отставник шестым чувством старого солдата почувствовал опасную тайну, хотя, конечно, ее не понял.
И вряд ли смог бы уразуметь, попытайся ему кто-нибудь объяснить, что два дееспособных человека в трезвом уме и здравой памяти под влиянием минутного наваждения разыграли вчера на «три звездочки» место в кинотеатре. Это значило, что проигравший должен был умертвить любого зрителя, случайно занявшего пятое место в восьмом ряду, на восьмичасовом сеансе, просто по той механической причине, что игра состоялась пятого числа восьмого месяца, а выигравший следил за выполнением обязательства. Эта фантастическая затея в темном зале, в амфитеатре рядов и кресел напоминала гладиаторскую игру, только до крайности нелепо и гнусно вывернутую наизнанку. И всё-таки Марат проник в ее смысл. Но с другой стороны, он до сих пор не знал о Крабе элементарных вещей: ни фамилии, ни имени, ни отчества. Более того, Марат не хотел открыто выяснять это в ответ на вопрос, что ему нужно. Затеять робкими перешептываниями разговор, рискующий привести к взаимному выяснению личностей, — против этого восставало всё прошлое. Ибо сказал «а» — говори и «б», а дальше легко вызвать целую лавину вопросов, ответов и встречных вопросов, из-под которой потом можно и не выкарабкаться. Окажись Краб Захаром Трофимовичем Фирсовым, закономерно будет напомнить ему о давнем, наверно, подзабытом им иске, ошеломить и загнать в угол, чтобы не вздумал отпираться, напоминанием о мелких, но точных деталях давних событий. По этим намекам истец — и не спрашивай Марат прямо, кто он таков, — сам догадается, что перед ним ответчик. (Он уже и теперь, наверное, смутно прозревал некую исходящую от Марата опасность.) Однако взаимное выяснение личностей за пять минут опасливого перешептывания — против этого бунтовало всё Маратово прошлое: тринадцать лет заключения в Учреждении, долгие мытарства подготовки побегов, тщетные попытки и последний, многотысячекилометровый бросок на Черноморское побережье — он прошел через это не для того, чтобы вот так легко, на блюдечке с голубой каемочкой, преподнести свое инкогнито. Истцу будет предъявлен длинный счет, по всем пунктам которого придется либо платить, либо давать удовлетворительные объяснения. И про сам факт прибытия ответчика он должен узнать как можно позже, когда процедура встречного иска заработает на полную мощь и ее маховик уже нельзя будет ни остановить, ни повернуть вспять. Окажись же Краб не истцом, З.Т. Фирсовым, положение складывалось еще более мрачное. Тогда Марату ничего бы не оставалось, как только, не говоря больше ни слова, через ноги соседей, через приставные стулья в проходе и раздраженное шиканье зрителей, под презрительным взглядом контролера — да знает ли он сам, чего хочет? — выйти из зала на воздух, в никуда, вдохнуть полной грудью пустоту наступающей ночи и признаться себе, что полтора дня шел по ложному следу, рисковал, впутываясь в чужие дела, и в результате остался на бобах. Не запасся даже местом для ночлега, потому что, если Краб не истец, не имело смысла дальше рисковать ради него и возвращаться в змеиный клубок жильцов двухэтажного дома. Правда, он мог дождаться тугоухого с его смешливой дамой. Вот в чьей компании, ему казалось, он почувствовал бы себя уютно и смог отдохнуть, не опасаясь проснуться под тем давящим свинцовым взглядом, который ощутил на себе сегодня утром. Однако столь резкое знакомство и сближение со стороны Марата могло их оттолкнуть, не говоря уже о том, что в такой компании третий всегда лишний. Мало ли какие дальнейшие планы выстроили они на этот вечер.
