— Смотри-ка: он мне угрожает! — фыркнул старик, роясь в каком-то ящике, и вслед за этими словами выкинул Марату из полутьмы сарая пару ношеных шлепанцев на полустертой слоеной подошве. В Сибири Марат изредка видел такие в городских банях. На ногах эти так называемые «вьетнамки» держались всего лишь посредством тонкой резиновой петли, в которую продевались пальцы. Трудно было представить обувь проще, долговечнее и дешевле. Главное — ничто не делало тут своим так, как эта мелочь. Ее носили все, и Марат с трудом подавил желание немедленно в нее обуться. Он опустил руку в карман, собрав монеты в горсть. Их осталось ничтожно мало — значит, тем более он не мог рисковать этим запасом ради удобства.
— Пожалуй, я откажусь, — проговорил Марат. — Сейчас у меня нет с собой свободных средств. А обещать отдать потом… Вчера я взял на себя подобное обязательство и уже пожалел, потому что до сих пор не смог его выполнить и неизвестно, выполню ли. На летнем курорте, где людей как сельдей в бочке, нельзя быть уверенным, увидишь ли еще раз однажды встреченного человека.
— Да, всё так, — перебил Марата старик. — Но ведь так считает твоя голова. А есть пословица: дурная голова ногам покоя не дает. Я это говорю не к тому, чтобы обидеть твою голову, скорее всего, она, наоборот, слишком умна, а к тому, что вьетнамки — обувь, а не панама и не пилотка. Какое же право имеет голова отказываться от того, что предложено не ей, тем более что совершенно очевидно по твоей походке, ногам она точно не дает покоя. И еще ей следует принять во внимание, что эти вьетнамские сланцы чертовски крепкие и успевают надоесть прежде, чем их износишь. Поэтому у меня после отдыхающих скопился целый склад такой обуви. Просто некуда девать. Я давно стал бы богачом, если бы кому-нибудь кроме тебя приходило в голову предлагать деньги за старые вьетнамки.
Этот дядя Коля, видимо, почувствовал, что Марат не хочет быть ему ничем обязанным, и обернул всё шуткой. После этого Марату оставалось только принять подарок.
Да и не мог он больше ни секунды терять на какого-то чудака, когда Эля, появившись в той стороне, откуда пришел Марат, уже махала его рубахой, подзывая к себе так, чтобы не услышал старик (разговаривая с Маратом, он не стоял на месте и последние фразы договаривал уже отойдя довольно далеко, занявшись поливом).
Эля без слов расправила сорочку, Марат повернулся к ней спиной и разом надел ее в рукава. Уже на ходу он застегнул пуговицы и затянул ремень. Сегодня в кинотеатре его ждала не та ситуация, чтобы носить рубашку навыпуск, и он тщательно заправил ее в брюки. Сорочка сидела на торсе как влитая. Мастерство Тони превзошло все ожидания: вместо того чтобы зашить прорехи с неизбежным появлением безобразных морщин и складок, юная портниха двумя дерзкими вертикальными швами от подмышек до самого низа сильно заузила сорочку так, что повреждения попали в убранные полосы ткани и исчезли без всякого ущерба для внешнего вида. Линии швов были прочерчены так изящно и стремительно, что казалось, будто такой крой одежды задуман изначально. Новый, модный фасон. Тоня не могла не предчувствовать своего успеха, тем более странно, что она передала сорочку через Элю. Обычно хорошие портнихи сами любят примеривать на клиента одежду и многочисленными участливыми вопросами вроде «не жмет?» вымогать всё новых и новых комплиментов своему искусству. Зная это, Марат попросил Элю при случае поблагодарить Тоню и передать ей его твердое убеждение, что с таким талантом — на глазок, без примерки и даже не беря в руки сантиметра, шить точно по фигуре — ей место в лучшем ателье мод города. Он тут же, без промедления, хотел было перейти к главному — передала ли Эля записку, — но она его опередила, заговорив о том же, только с совершенно неожиданной стороны.
— Ты Тоню уже отблагодарил. Надолго запомнится твоя благодарность, — неприязненно сказала девочка. Впрочем, она с первых секунд держалась отчужденно, и даже в том, как она помогала Марату надеть сорочку, чувствовалась скорее насмешка, нежели забота. — И я, дура, помогла передать Адику твою записку! Даже не прочитала ее, как честная Маша, полагая, что имею дело с порядочным человеком, хотя ты не производишь такого впечатления. И вот из-за того, что ты там понаписал, он сперва пытал мать, а потом, вот недавно только, поймал за домом Тоньку и накинулся на нее — якобы она подслушала ночью его разговор и разболтала что-то секретное. И вот результат: у Тони давление, она лежит, разъяренная баба Шура от нее не отходит. И я бы посмотрела, как бы ты забрал из дома рубашку, не окажись я в нужный момент около Тони, не кивни она мне на машинку и не шепни, где ты ждешь! Твое счастье, что силы оставили ее в тот момент, когда она уже прострочила последний шов. Нитка из него уходила в машинку, и мне пришлось ее перекусывать, чтобы забрать рубашку. Я еще подумала про тебя: да стоит ли этот тип, чтобы обшивать его, пока не потемнеет в глазах?
— Погоди, погоди, — нахмурился Марат, мягко, но решительно прерывая Элю, — эдак мы совсем запутаемся. Ты выдвинула серьезные обвинения. Если у Тони действительно из-за меня подскочило давление, я должен искупить свою вину. Но, как мужчина, обязан сделать это не бессильными соболезнованиями и бесплодными раскаяниями, которые будут еще и неискренними, потому что я сам пока не понимаю, в чём оплошал, а только поступком. А для правильного поступка мне надо знать, какой ошибкой, каким неосторожным словом я вызвал гнев Адика. Поэтому давай лучше рассказывай всё по порядку, так ведь и короче всего, времени у нас в обрез, а я буду думать и соображать, в чём же сплоховал. Начни с того, как ты передала Адику мою записку…
Из-за спешки Марат вынужден был вести разговор с Элей на ходу, невольно увлекая ее за собой по дороге в кинотеатр. В этот момент они как раз шли мимо дома, и девочка указала на распахнутое настежь окно второго этажа.
— Не было ничего легче, — сказала она, пожимая плечиком, — я ведь знала, где каждый из этой семьи: дядя Коля — как обычно, в сарае, мать Адика — в кинотеатре, а сам он, единственный оставшийся в квартире, отсыпался после вчерашнего в этой комнате с открытым окном. Попасть в него камнем с земли, как сам видишь, ничего не стоит — это ведь не форточка. Я завернула в записку камень и кинула в окно. Хоть бы я попала ему прямо по носу!
— Если так оно действительно вдруг и вышло, — невольно усмехнувшись ее ребячеству, сказал Марат, — и ты попала в него, этого одного, независимо от содержания записки, ему было довольно, чтобы разозлиться и искать кого-нибудь без вины виноватого или того, в ком почувствовал слабину — а воры на это очень чутки, — чтобы сорвать на нём злость. Вчера таким человеком оказался неизвестный тебе моряк, а сегодня — твоя знакомая Тоня.
— Нет, — уверенно возразила Эля, — кинь в спящего камень — он вскрикнет от неожиданности или хотя бы резко вскочит, заскрипит койкой и затопает по полу, чтобы выглянуть в окно. На окно я, конечно, не смотрела, так как сразу спряталась под козырек подъезда, чтобы себя не выдать. Но и ни единого звука не услышала, хотя вслушивалась битых пять минут. А главное, почему твое объяснение не годится: Тоня вовсе не была для Адика первой и случайно подвернувшейся под руку жертвой. Первой стала моя мать — это я знаю точно, потому что Адик при мне напустился на нее с вопросами, нисколько меня не таясь, потому что привык считать несмышленышем. Тем более что, пока они выясняли во дворе отношения, я качалась рядом на качелях, а что может понимать девочка, еще не выросшая из качелей? Однако что за претензии выдвигал ей Адик, мать поняла еще меньше, чем я. По его словам, она виновата была в том, что не сохранила его тайну. Мать возразила, что никаких таких тайн он ей не доверял и, во всяком случае, не предупреждал о необходимости хранить что бы то ни было в тайне. Адик ответил оскорбительно — в том смысле, что никогда бы и не доверился всерьез женщине, — но довольно оказалось и того, что он шутливым намеком коснулся в разговоре с ней одного щекотливого дельца. Сама она намека не поняла — а если б могла понять, он никогда в жизни и намекать бы не стал, — но, очевидно, кому-то на стороне его выболтала, в результате чего он в конце концов дошел до ушей понимающего. И теперь этот понимающий, расшифровав слова Адика, получил против него важный козырь. Какие слова? Какой козырь она дала? Бедная мамка была в полном недоумении. И правильно: если Адик вчера и говорил намеками, то сегодня пошли уж намек на намеке, и он ничего не объяснял, не уточнял, какие такие слова, а упорно настаивал на том, чтобы мать призналась, кому передала ночной разговор. Только она его, конечно, никому не передавала. Мы-то знаем: это ведь я его кое-кому по наивности передала.
