Такие мысли — возможно, от неутихающей ломоты и стреляния в ноге — обуревали Марата, пока он шел к дому Адика, чтобы проконтролировать, получил он через Элю записку или нет. Впрочем, на дороге тут и там он находил подтверждение своим опасениям. По мере того как спадал зной и воздух еще не темнел, но как-то сгущался, напитываясь пряными ароматами, людей вокруг становилось всё больше. Если на тихих дорожках и улочках такое многолюдство, то какое же столпотворение ждет его у входа в кинотеатр?
Он спросил время. Семь. До начала сеанса на всё про всё час. Даже в такой мелочи, как сносный внешний вид, трудно обойтись без напарника. Из двух костюмов проще, чем из одного, составить нечто мало-мальски приличное. И Петрик в одиночку после перипетий и каверз тысячекилометровой дороги надеялся заявиться в гримуборную актрисы и пленить ее, если Марату одному не во что было одеться и для того, чтобы скромно занять обычное место в кинотеатре, не вызывая своим видом недовольства нарядной публики. Сильнее всего его беспокоила разодранная на ребрах рубаха, в прорехах которой предательски багровели свежие подвальные ссадины. А между тем швейный ремнабор — две иголки с белой и черной нитками, воткнутые за лацканы куртки, — был утоплен вчера вместе с этой курткой во время злополучного сбора мидий. Да и будь он при Марате, вряд ли нашлось бы уединенное место, где он мог бы снять рубашку и спокойно присесть для ее починки, вытянув ногу и привалясь разгоряченной спиной к корню какого-нибудь дерева. Пока он шел, на дорогу отовсюду выныривали из зелени люди. И за высокими шпалерами слышались голоса, мелькали загорелые тела и пятна ярких одежд.
Во дворе дома, куда вернулся Марат, оказалось, наоборот, пустынно. Только из подъезда выскочила баба Шура. Она была с ведром — видимо, делала влажную уборку — и на просьбу вызвать Элю молча плеснула Марату под ноги грязную воду, обожгла его взглядом и вновь скрылась в доме. Чего доброго, Лора заартачилась в своих оскорбленных чувствах или опять что-нибудь не так сказала, и хозяйка всё же вытурила ее с дочерью, а теперь жадно мыла за ними пол, чтобы и дух их поскорее выветрился из ее жилища. Поскольку, не зная броду, с ходу соваться в квартиру Адика Марат не рискнул — события последних часов заметно остудили его пыл, — постольку ничего не оставалось делать, как только пройти вдоль длинного черного шланга, пересекающего весь двор и теряющегося в глубине. Начинался он от двери бабы-Шуриной квартиры, где, видимо, был надет на кухонный кран. Длина шланга впечатляла. Его бухта в смотанном виде была неподъемна для обычного человека. Хотя поливной шланг был стар, со множеством трещин на резине, проделанных холодом и солнцем, Марат не увидел ни одного свища, из которого выбивался бы фонтанчик воды. Чьи-то заботливые руки вырезали худые куски, надели целые на короткие соединительные трубки и плотно затянули резину вокруг железа мягкой и толстой медной проволокой. Местность шла на подъем, Марат ощущал под ногами булыжную мостовую. Оказывается, он ступал по старой дороге. Со двора она вела в тупик к распахнутым воротам широкого вместительного сарая. Сколочен он был из невесть какого подручного материала, но весь зарос плотным ковром какого-то пышного стелющегося растения с бело-сиреневыми остролепестковыми цветами. Оно волнами взлетало от земли по стенам до самой крыши, придавая утлой хибаре даже щегольской вид. Подле ворот стояла ядовито-зеленая, похожая на игрушку легковая машинка с ручным управлением. Такие, насколько Марат знал, распределяли только среди участников войны. Вероятно, ее хозяин копошился в полутьме дальнего угла сарая. Марат не различал, стоит он к нему спиной и не видит или всё же, повернувшись вполоборота, поглядывает из-за плеча, потому что здесь иное помимо воли властно завладело вниманием прохожего. Сразу за культяпым кузовом «инвалидки», еще более подчеркивая ее миниатюрность, вообще подавляя всё окружающее, но вместе с тем и как-то покровительствуя всему, вырывалось из земли исполинское, неизвестное Марату дерево. У корня оно разветвлялось на семь могучих стволов, каждый из которых легко и высоко нес над землей раскидистую хвойную крону с голубоватыми шишками и мягко пониклой вершиной. Дерево далеко парило и господствовало над местностью. На одном из стволов, полого уходящим в обрыв (сарай стоял на его краю), висел длинный толстый канат с петлей на конце. Вне сомнения, местная детвора, раскачивая этот маятник, перелетала с края на край обрыва. Косвенно это доказывал и топорно сколоченный слабыми руками настил из досок в ветвях дерева. Какой же, должно быть, оттуда открывается простор, если даже от корней дерева, когда Марат на секунду оглянулся, находящийся всего метрах в ста за спиной дом, может быть благодаря какой-то незаметной выпуклости горы, казался старчески втянувшим крышу в стены, вжавшимся в землю и находящимся далеко внизу — оставалось только помахать ему рукой на прощанье.
Если бы не Маратова хромота — он давно уже распрощался и с детством, и с лазанием по деревьям, — настил мог бы послужить отличным запасным местом для ночлега на тот случай, если другого он сегодня не найдет. А времени для поиска будет в обрез. И разве эту минуту он не транжирит самым бессовестным образом, озирая достопримечательности, как турист на экскурсии?
Решительно опустив взгляд, Марат сделал еще несколько шагов вдоль шланга за сарай, где слышался тонкий плеск воды, но его надежды не оправдались. Поливала не Эля, а Тоня, младшая внучка бабы Шуры. Ее легко было узнать и по синюшному цвету лица, и по черным, в отличие от рыжей сестренки, волосам, и по скупости плавных движений, к которым ее приучили, видимо, чтобы беречь больное сердце. Не такая уж она была неженка, как пытался выставить ее Стерх, безотчетно выгораживая Жеку: все-таки ее использовали по хозяйству на легком труде. О том, что не такая уж она и инвалидка, говорило и убранство ее крохотного жилого уголка за ширмами, которое утром Марат внимательно изучил. И, повинуясь смутной догадке, а также оправдывая свое появление рядом с ней, он недовольно спросил:
— В чём ты вымазала мою рубашку?
— Покрасила порошковой краской, — спокойно ответила она, скашивая на него взгляд, но не повернув головы и тем самым давая понять, что, хотя он, вопреки элементарной вежливости, подошел сзади и принялся ее допрашивать, не произнеся и дежурного приветствия, это мало ее волнует. — А что прикажешь с ней делать, если кровь, до того как она высохла, сразу не присыпали солью?
— Теперь я буду знать, что предмет первой необходимости для человека, на которого нападают с разных сторон, — это соль.
— Я же не упрекаю тебя, — возразила она, переходя к следующему кусту помидоров, вода из шланга еле текла, — а лишь объясняю, что красить пришлось потому, что отстирывать пятна стало уже поздно и бессмысленно. Возможно, я переборщила с насыщенностью цвета, и он получился слишком мрачно-синим, но ведь и пятна на груди, я тебе скажу, были не жидкими. Если не хочешь носить при себе соль, то и не ходи в парадных сорочках там, где могут расквасить нос.
— Во-первых, почему ты так уверена, что это моя кровь? — высокомерно парировал Марат. — А во-вторых, не знаю, какого сорта была твоя краска. Может, из самых дешевых да еще просроченная! Только она испортила ткань — и теперь рубашка расползается на мне от малейшего неосторожного движения. Конечно, сделанного тобой не воротишь, но, поскольку запасная у меня далеко, а сегодня в восемь часов я иду в кино, где мне предстоит важное свидание, тебе придется одолжить мне иголку с ниткой, желательно синей. Ну, или черной.
