Что ж, придется пить вино, найденное тоже в початой бутылке с неродной этикеткой. Судя по вкусу, домашнее виноградное вино, налитое в подвернувшуюся под руку пустую тару. Хотя Марат помнил запрет Петрика на спиртное во время предварительной подготовки к делу — и уже однажды нарушил его, — но здесь, за четыре тысячи километров от его советов, к тому же обжегшись на одном из усвоенных от него правил, Марат больше не собирался слепо им следовать. И выпил он этого кисловатого некрепленого вина всего полстакана — главным образом для того, чтобы максимально сродниться с атмосферой этой холостяцкой норы. И с этой же целью, чтобы унести с собой предельно полное представление о текущей здесь изо дня в день жизни, он взял одну болгарскую сигарету с фильтром из лежащей на подоконнике пачки, размял табак и понюхал. Форма пачки хранила след быстрого отточенного движения, которым чья-то рука примяла ее пустоту, чтобы оставшиеся сигареты лежали компактно.
Глава 12
В подвале
И в ту самую минуту, когда Марат закурил и от выпитого вместе с дымом тошнотно и сладко поплыло перед глазами (он знал и это действие первых затяжек после долгого некурения, и то, что оно скоро пройдет), к подъезду, дребезжа и вихляясь всем кузовом, мягко подкатил старый милицейский газик. Из его передней дверцы резко вывалился круглолицый милиционер в синей от пота безрукавке.
Такого развития событий Марат не предусмотрел. Подспудно он ждал подвоха, но не такой ловушки — он не допускал и мысли, что хозяин квартиры, даже если каким-то невероятным образом выследит или учует его присутствие, вызовет милицию, будь он Краб, или Захар Фирсов, или и то и другое в одном лице. Потому что для Краба, вчера проигравшего «три звездочки» и готовящегося к платежу, было чистым безумием вообще показываться милиции на глаза, он потому, вероятно, и дверь забыл запереть, что у него на уме было одно. И по сравнению с этим одним всё иное, особенно присутствие постороннего человека в жилище, из которого нечего было воровать, выглядело мелкой неприятностью. Если же хозяин Захар, то, заглянув в квартиру (а сделать это незаметно он мог лишь, когда Марат изучал фото женщины), он собственноручно вытащил бы Марата за ноги из антресолей; он предпочел бы сначала разобраться с ним сам, а не доносить за его спиной в милицию. Известно, что истцы очень дорожат своей репутацией в глазах ответчиков и только в случае крайней необходимости, когда перепробованы все другие средства, обращаются за помощью к милиции. Возможно, то, что по их искам людям назначают длительные сроки заключения, наполняет истцов иллюзией всесильности и своего превосходства над ответчиками, которое будет непреложно всегда.
Эти мысли молниями сверкали в голове Марата, пока он, пригнувшись к подоконнику, моргал, гримасничал, тер лицо и нажимал на глазные яблоки, чтобы вернуть восприятиям четкость и быстроту. Ему нужна была минута, и он ее получил, пока вышедший милиционер по командам оставшегося на своем месте шофера поправлял кривое зеркало заднего вида так, чтобы сидящий за баранкой видел в него дорогу. Видимо, от езды оно вихлялось на своем кронштейне так же, как и вся эта дребезжащая конструкция. Но возможно, пассажир направлял зеркало на открытое окно первого этажа, за которым прятался Марат, чтобы водитель, откинувшись на спинку сиденья и покуривая, незаметно за ним наблюдал. Это подозрение усиливалось еще тем, что, когда крутивший зеркало пошел наконец в подъезд, он, явно боясь выдать себя и спугнуть Марата, не бросил вверх ни одного взгляда и шагал нарочито медленно, тяжело отдуваясь и утирая пот. Но едва он скрылся под козырьком подъезда, Марат — выбора не было — скользнул из окна на козырек. Последним взглядом он увидел забытую им второпях на столе морскую фуражку, внутри которой были еще газетная пилотка и, главное, открытки с видами города, но возвращаться было чистым безумием: скрывшись из поля зрения Марата, милиционер одним прыжком мог одолеть полмарша лестницы до квартир первого этажа и, рывком распахнув дверь, уже крался по прихожей к повороту в кухню. Марат ухватился за виноградную лозу. Рассчитанная самое большее на кошачий вес, она затрещала всеми своими сухожилиями — одно за другим они отдирались от балконов верхних этажей, откуда послышалась брань, и кто-то склонился над перилами, возможно, в стремлении руками схватиться за виноград, как за веревку.
Марата интересовал водитель газика, но, спустившись в три перехвата на землю, он уже не видел машину за густыми кустами и цветами газона. Марату посчастливилось, что подъезд был последним. Прокравшись по бетонной отмостке вдоль самой стены дома, он быстро свернул за угол и увидел ступеньки, ведущие в подвал. На первый взгляд сунуться туда означало загнать себя в угол. Но милиция наверняка ожидала, что он, если вдруг уйдет из квартиры, побежит сломя голову прочь от дома и, выскочив на открытое место, сам себя выдаст, даже если перейдет на шаг, и своей ковыляющей походкой, и жалкой фигурой, и затравленным видом. За ним не надо даже будет бежать — просто подождать, пока он сам не свалится от боли в сломанной в одном из отчаянных ранних побегов ноге.
Железная дверь в подвал оказалась на замке, но рядом по периметру здания для естественной вентиляции воздуха под ним были оставлены на уровне земли квадратные проемы. Ширины отверстия едва хватало, чтобы просунуть голову и плечи. Кроме того, протискиваясь под дом, Марат полностью заслонил своим телом и без того скудный свет, падавший в подвал извне. Соседние проемы находились на порядочном удалении и тоже не давали представления о глубине подвала, в который приходилось спускаться вперед головой. По счастью, Марат нащупал какую-то холодную трубу в испарине влаги, идущую вдоль стены параллельно земле, и, перехватываясь руками, стал уводить тело в сторону, чтобы втянуть в подвал ноги без необходимости нырять вниз головой в неизвестность, с риском получить перелом или упасть в какую-нибудь отвратительную жижу, а такая возможность, судя по тяжелому смраду темного неподвижного воздуха, не исключалась.
Встав на землю — она оказалась неглубоко, — Марат быстро ощупал брюки; не хватало ему вслед за открытками посеять и нож, но он оказался на месте, и даже карты, хотя половина колоды и торчала наружу, еще держались в заднем кармане. Оставаться у проема, в непосредственной близости от двери, к которой в любую минуту могли прийти с ключом от замка, было рискованно. Марат ощупью стал пробираться в глубь подвала. Волглая земля через босые ноги быстро вытянула зной улицы, винные пары и горячку побега. Больную ногу ломило и дергало с такой неожиданной силой, что Марат невольно сотрясался всем телом и лязгал зубами. Наконец он с ногами умостился на толстой от теплоизоляции трубе — возможно, горячего водоснабжения, или она только показалась ему не такой ледяной, как всё остальное, к чему он устал даже прикасаться. Теперь оставалось только выждать, когда тревога уляжется или петля погони будет закинута в подвал, чтобы захлестнуться на его горле.
Прислушиваясь, не раздадутся ли осторожный скрежет подвальной двери, приглушенные голоса, крадущиеся шаги, Марат невольно стал ловить звуки высящегося над ним дома. Нет, это были не люди, не их голоса, шаги — даже, наверное, топот раздражения и страстные крики поглощались железобетонными плитами пяти этажей. Дом со скелетом коробки, электрическими сосудами труб и телефонными жилами вел свою жизнь. Для дома жильцы имели служебное значение — гораздо меньшее, чем двери и трубы, которые они приводили в движение. Всё это пребывало в нём, а квартиросъемщики могли меняться. Жильцы омывали его, как волны моря корабль, поставленный по этому адресу на вечную стоянку. А хозяин шестьдесят первой квартиры, который до сих пор машинально и неразрывно связывался в сознании с ее номером, вполне мог выселиться — ведь адрес Марат получил давно — или даже умереть. До сих пор в Сибири Марат искал следы и собирал свидетельства об истце в домах и дворах, на улицах малоэтажной застройки, рассчитанных на одну-две семьи. Из таких мест жилец не мог исчезнуть бесследно и раствориться в просторах Союза, не оставив о себе никакой памяти. Обязательно оставались глаза, которые его видели, уши, которые помнили не только смысл, но и тон его характерных словечек. В сарае и на чердаке пылились его вещи. А вкопанная им во дворе лавочка уже расшаталась от дождей и вьюг, но еще не сгнила. И, машинально подчиняясь этой инерции мышления, Марат не сомневался, что и здешнее жилище истца будет слепком его личности. Но оно оказалось типовой квартирой, и не исключено, что служебной, откуда его сразу автоматически выселили, если он уволился из организации, распоряжавшейся этим жилищным фондом. А на освободившейся жилплощади справил новоселье чужой человек, не оставивший от старого хозяина даже прежних обоев на бетонных стенах. Марат скрипнул зубами от злости на себя. Надо же, какими окольными путями, с каким риском — с треском провалить всю летнюю кампанию 75-го года — он пришел к этой простой, прямо-таки лежащей на поверхности мысли! Может быть, потому, что в его распоряжении не было иного ориентира, кроме этого адреса, он не допускал и мысли, что по нему проживает некто, не имеющий к делу ровно никакого отношения. А между тем такое допущение объясняло всё: и вызов милиции, и отсутствие среди вещей денег, документов и морской формы, и даже молчание интуиции Марата при разглядывании фото, и тогда не старый узник Петрик дал ему ложный совет, а он, Марат, сам себя заморочил. Конечно, поведение хозяина квартиры было странным, но ведь и Марат с самого начала вел себя не менее подозрительно. Впервые зайдя в подъезд, он тут же вышел, чтобы по расположению двери определить, где окно. Такого легко принять за вора на разведке. И если хозяин увидел этот маневр, а он, хоть и незнакомец, но, судя по люстре и зеленой скатерти, незнакомец всё же азартный и смышленый. Так чего ему стоило в минуту паузы, когда Марат пялился на окно, мигом собрать всё ценное, деньги, документы и скользнуть из своей двери в смежную, к ближайшим соседям?! Всё дальнейшее стало игрой с вором (за которого он, без сомнения, принял Марата) в кошки-мышки. Даже соседка, так неестественно ухаживавшая за своим пуделем у детской площадки, когда Марат осторожно наблюдал за подъездом, делала это для отвода глаз и от смущения, потому что была послана украдкой наблюдать за Маратом. Когда же Марат удалился, хозяин, возможно, даже поспорил на что-нибудь с этой горе-собаководкой, что домушник вернется, и, как вскоре выяснилось, выиграл пари. Можно представить себе, какое разнузданное представление устроили они вдвоем на лестничной клетке перед дверью, после того как Марат вошел внутрь! Они подстерегли этот момент в квартире соседки и на цыпочках вышли из нее. Как они кривлялись и подмигивали друг другу, попеременно подставляя ухо к замочной скважине, многозначительно вскидывая брови и прикладывая палец к губам, потому что в этой игре дозволено было всё, кроме громких звуков, ибо они означали бы конец потехе! А когда они увидели в щелку торчащие из антресолей поверх двух табуретов ноги Марата, то им пришлось просто уткнуться лицами в грудь друг другу, чтобы подавить сумасшедший хохот и обняться, чтобы не упасть. Словом, если раньше между ними и существовал какой-нибудь холодок, то отныне их отношения, не без невольной помощи Марата, сделались вполне добрососедскими. И впредь, если только малейшая тень неприязни набежит на их отношения, одному из них довольно лишь намекнуть другому на эту совместно устроенную мышеловку. Когда же они накуражились и осипли от сдавленного хохота — к тому же незваный гость чувствовал себя как дома, и это давало новый повод для смеха, а сил уже нет, — то вызвали милицию. Каким тоном они звонили по телефону, можно было понять по виду патрульного, вышедшего из милицейского газика и двинувшегося на задержание преступника прогулочным шагом. И болтавшаяся на его поясе кобура сама по себе ни о чём не говорила — ведь многие милиционеры носят ее пустой, запирая оружие для лучшей сохранности в служебные сейфы. Возможно, загадочный хозяин, заведомо не оставивший в квартире ничего ценного, и не был заинтересован в поимке Марата. Нет ничего соблазнительнее, чем обвинить ускользнувшего вора в пропаже энной суммы денег и длинного списка ценностей, которые сам же проиграл в карты.
