Книга Максвелловская научная революция, страница 6. Автор книги Ринат Нугаев

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Максвелловская научная революция»

Cтраница 6

Взятое само по себе, это суждение тривиально: любое социальное явление, как отмечал, например, Пол Фейерабенд, всегда сложнее теоретических представлений о нем. Но мне представляется, что один из основных недостатков упомянутых концепций – отсутствие описания процесса взаимодействия «парадигм», «научно-исследовательских программ», «исследовательских традиций» и т.д. (Нугаев, 1989; 2010; 2012). Без учета этого обстоятельства рациональная реконструкция научной революции, теоретически воспроизводящая ее эпистемологическую необходимость, на мой взгляд, невозможна. Объяснить (задним числом) в истории можно все, что угодно. Но одно дело – показать, что данное событие могло произойти, а совсем другое дело – показать, что оно должно было произойти. И одна из задач данной работы – показать, что это замечание особенно справедливо по отношению к истории максвелловской революции.

Судя по всему, жесткие демаркационные линии, непреодолимые барьеры, «гештальт-сдвиги» между теоретическими онтологиями, относящимися к разным «парадигмам», существуют только в головах философов науки. В реальной практике научных исследований эти границы постоянно нарушались и нарушаются, и, как я попытаюсь показать, эти нарушения часто были плодотворными для дальнейших исследований.

Я попытаюсь продемонстрировать, что исследовательская программа Максвелла в конечном счете превзошла свою главную соперницу – программу Ампера-Вебера – потому, что она была «синтетической» (в смысле, более детально раскрытом, например, в работе Нугаева, 1989). Она представляла, по выражению одного из максвелловских философских наставников – кантианца Уильяма Уэвелла – «следующую ступень постепенного восхождения наших спекулятивных воззрений на все более и более высокую ступень обобщения» (Whewell 1847, vol. 2, p.74). В противоположность максвелловской, программа Ампера-Вебера была редукционистской (в смысле, более детально раскрытом в работе Нугаева, 1989). Она стремилась свести все теоретические онтологии к одной и той же онтологии «действия на расстоянии».

В частности, программа Максвелла не только успешно ассимилировала ряд положений твердого ядра программы Ампера-Вебера, соединив их с рядом «полевых» идей Фарадея и положений оптики Юнга и Френеля, но и была открыта для синтеза с другими исследовательскими традициями. Я полагаю, что данное обстоятельство имеет немаловажное значение для авторской версии методологии научно-исследовательских программ (см. подробнее: Нугаев, 2010), позволяя не столько подтвердить последнюю, сколько уточнить особенности построения теорий в рамках т.н. «синтетических глобальных программ».

Согласно устоявшимся в философии науки представлениям, основное достоинство обычной научной теории – ее способность «предвосхищать» (anticipate) новые научные факты, которые еще не наблюдались, обеспечивая «эмпирически-прогрессивный сдвиг решаемых проблем». Но перед синтетической теорией стоит гораздо более сложная и амбициозная задача: объединить не факты, а теории. Поэтому ее достоинство – в предвосхищении не столько фактов, сколько теорий, в приспособлении к новым теоретическим подходам, в способности эти подходы ассимилировать, «включить в себя», пусть даже в существенно преобразованном виде. При этом эти ассимилированные подходы продолжают «жить» в рамках нового теоретического языка, не утратив способности предсказывать свои собственные экспериментальные «факты».

Например, как отмечал в известном предисловии к изданному в Лондоне первому сборнику своих работ по «электрическим волнам» Генрих Герц, «с самого начала теория Максвелла превосходила все другие в элегантности и в изобилии отношений между различными явлениями, которые она включала. Вероятность этой теории, и, следовательно, число ее сторонников, увеличивалось из года в год» (Hertz 1893, p.19).

Это «изобилие отношений», с нашей точки зрения, и было обусловлено тем, что фактически Максвелл синтезировал не только отдельные результаты, не только математические формулы и экспериментальные данные, но и «твердые ядра», и даже «эвристики» встретившихся исследовательских программ. Но смог он это сделать потому, что выдвинул в качестве объединяющего начала идею, носившую, в отличие от программы Ампера-Вебера, не «деревянный» онтологический, а гибкий (flexible), кантианский, антинатурфилософский, подчеркнуто эпистемологический характер. Для Максвелла последним «первокирпичиком» физической реальности был отнюдь не эфир, из которого надо было тщательно конструировать как поля, так и заряды, не «поле» и тем более не непосредственное «действие на расстоянии». И это действие, и «несжимаемая жидкость», и «вихри в эфире», и «поля» для него были лишь модельными представлениями, в лучшем случае способными лишь «навести» (inductio) на правильные математические соотношения.

С репрезентационной точки зрения (т.н. «теория отражения») электромагнитных феноменов все эти гидродинамические модели были лишь жалкими и заранее обреченными на неудачу попытками описать неописуемое – «вещи в себе», «природу» электрических и магнитных явлений. Напротив, целью своей программы Максвелл поставил нахождение эмпирически-содержательных математических отношений между базисными объектами электродинамики, т.е. создание самосогласованной системы уравнений электромагнитного поля.

Неслучайно в своих лекциях, посвященных максвелловской электродинамике, даже такой известный реалист (и борец с освальдовским энергетизмом) как Людвиг Больцман одобрил точку зрения Герца, согласно которой электричество – «это мыслительный конструкт, служащий для изображения интегралов определенных уравнений» (цит. по: Buchwald, 1994, p. 258). Именно поэтому как только Максвелл получил свои уравнения из весьма и весьма сомнительных модельных представлений и как только он убедился в самосогласованности своей системы, он тут же стал пытаться переполучить свои уравнения из более абстрактного и надежного лагранжева формализма.

Поэтому его глобальная программа и могла свободно парить в пространстве опыта – расширяться, присоединяя к себе и перерабатывая в своем духе куски весьма разнородного материала, относившегося к другим исследовательским программам – Френеля, Ампера-Вебера («эффект Фарадея») и Фарадея («опыты Герца»). Мета-программа Максвелла, эпистемологическая «программа над программами» задавала не столько конкретные результаты, сколько способ теоретического развертывания электродинамики, в котором методология имела теперь ключевое значение. Максвелл вел себя в данном случае в соответствии с рецептами своего наставника, ректора кембриджского Тринити Колледжа Уильяма Уэвелла: «физики-первооткрыватели отличались от фантазеров (barren speculators) не тем, что в их головах не было никакой метафизики, но тем, что у них была, в отличие от их оппонентов, хорошая метафизика, а также тем, что они связывали свою физику со своей метафизикой вместо того, чтобы держать их вдали друг от друга» (Whewell 1847, vol. 1, p. X).

Генезис максвелловской электродинамики был гармонично встроен ее создателем в общий процесс нововременной деонтологизации, начавшийся еще в XVI – XVII вв. с отказа от аристотелевской онтологии: «поиск сущностей я считаю занятием суетным и бесперспективным» (Галилей). В силу того, что истина постигается в опыте, и мы познаем не столько вещи «сами по себе», сколько феномены, необходимо отказаться от допущения самой возможности абсолютного знания. Согласно духу науки нового времени, зафиксированному Кантом, сама «являемость вещей в опыте» заключает в себе истинно-сущностный характер. Феномены не есть просто сущностные явления, сквозь которые «проглядывает» так или иначе замутненная сущность; они есть прежде всего сущее в своем собственном состоянии. Феномены человеческого опыта заключают в себе всю полноту постигаемой достоверности.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация