Отношение М. к людям сильно менялось в зависимости от целого ряда обстоятельств. Все, хорошо его знавшие, утверждают, что в отношении родных и близких ему людей проявлял большую внимательность и заботливость, доходившую до нежности. Очень любил мать и сестер. Большую заботливость выказывал в отношении своих друзей, находившихся в трудных обстоятельствах. Н. Асеев приводит следующий пример отзывчивого к нему отношения со стороны М. Во время болезни Асеева М. взял на себя ведение всех его литературных дел, хлопотал, ходил по редакциям. Асеев узнал об этом лишь впоследствии со стороны, поскольку сам М. ничего ему об этом не говорил. Такое же заботливое отношение было проявлено со стороны М. и к Хлебникову в годы разрухи. «Таскал ему чай, сахар и дрова, заботился о нем, как о малом ребенке».
Аналогичных примеров можно было бы привести много.
В то же время при других условиях М. мог быть иным. Нередко случалось, что он бывал резок и порою груб в обращении как с близкими, так и с людьми, ему незнакомыми или малознакомыми, не считаясь порой совершенно с настроением окружающих. Если человек ему не нравился с первого взгляда, он мог позволить себе злую шутку, сарказм или эпиграмму, часто незаслуженную. Обладая блестящим остроумием, которое он мог делать очень едким, он часто этим больно ранил людей. При всем том необходимо, однако, подчеркнуть, что ему было чуждо пренебрежительное отношение к людям, желание нарочито унизить или осмеять человека из одного лишь желания поиздеваться над ним. Отношение М. к людям всегда отличалось большой прямотой и искренностью и всегда проистекало из того душевного состояния, в котором он в момент общения с ними находился. Его действия, чувствования определенны, непосредственны, носят на себе печать прямоты, искренности. М. совершенно не был способен к лицемерию, обману, фальши, хитрости, задним мыслям или хитроумным комбинациям. Все это было настолько чуждо его характеру, что он испытывал нечто вроде суеверного страха перед людьми, у которых эти особенности были выражены. Резкость в поведении объяснялась большой изменчивостью настроений. В другой обстановке и находясь в другом состоянии духа, он мог быть очень добродушным и благожелательным.
Общераспространено мнение о «нестеснительности» М., о его привычке всюду чувствовать себя как дома, о его большой самоуверенности и непринужденности в поведении. «О своей любви, т. е. о самом интимном, М. говорит так, как если бы дело шло о переселении народов» (Эренбург). Но немногие знают, что в быту – у себя дома или находясь у друзей – он мог быть очень застенчивым и даже конфузливым. Вот один маленький бытовой эпизод, ярко иллюстрирующий это: «Тов. Б. сидел в комнате, через которую пришлось пройти Маяковскому, который был в ванной. Маяковский был полуодет и ужасно конфузился. Комната была маленькая, ему пришлось пробежать мимо всего несколько шагов, и он проделал это, не переставая извиняться. Этот случай поразил т. Б. Такая деликатность при такой грубости, думал он».
[303]
Неоднократно упоминалось выше о большой общительности М., о сильно выраженном у него стремлении к общению с людьми, стремлении быть всегда с людьми и на людях. Весь уклад повседневной жизни М. стихийно выливался в форму, обеспечивавшую ему наиболее постоянное и многостороннее общение с людьми. У М. почти не было того, что можно было бы назвать «своим бытом». У него нет «своей» квартиры, «своего кабинета». Он всюду чувствует себя как у себя дома, расхаживает по улицам и площадям города, как по своей собственной квартире. За исключением бывавших у него временами на почве личных переживаний периодов тяжелой депрессии, когда он замыкался в себе, он почти никогда не остается наедине. При таком образе жизни в высшей степени характерно для него то, что, несмотря на тщательную отделку и отшлифовку своих произведений, он всегда творит на людях: в трамвае, автомобиле, под стук колес поезда, на пароходе, набрасывая на ходу на клочках бумаги отрывки стиха или прерывая посередине беседу, чтобы процитировать пришедшую в голову рифму или отрывок стиха.
У М., несомненно, было сильное стремление не только к внешнему общению с людьми, но и к тому, чтобы устанавливать с ними внутренний, интимный контакт. Однако вследствие порывистости и неуравновешенности его натуры, частых и резких смен настроения такой контакт удавался ему с большим трудом, а часто не удавался совсем.
Этот момент, как можно полагать, воспринимался им самим очень болезненно и служил для него частой причиной мучительных переживаний, обостряя в периоды тяжелых личных переживаний чувство внутреннего одиночества и оторванности от окружающих – при внешне живом контакте с ними. Это можно с уверенностью заключить из его частых жалоб на то, что он не может найти человека «по себе».
Одной из характернейших черт М. является установка всей его личности на текущую действительность, что находило свое выражение в реальности и «злободневности» М., в том, что его больше всего интересовало и наиболее глубоко затрагивало только реальное, только то, что живет, действует, происходит в настоящий момент. М. мало интересовался прошлым или, лучше сказать, прошедшим, касалось ли это памятников старины, произведений искусства и литературы или же его личной жизни. Он в свои зрелые годы почти не читал книг, читал только текущую литературу, газеты и журналы. В искусстве, поэзии, живописи, театре, в особенности кино, как новом виде искусства, его интересовали только наиболее близкие ему современные течения. Он не хранил и относился очень небрежно к своим рукописям. Он вообще не был склонен предаваться воспоминаниям о прошлом, для прошлого в нем как бы не оставалось места, настолько все его существо заполнено было настоящим. Постоянное, безостановочное движение вперед, к будущему в неразрывной связи с движением окружающего его человеческого коллектива, ощущение этого движения было, пожалуй, одним из самых сильных импульсов всей его жизненной деятельности.
В личной жизни М. был очень скромен и непритязателен, у него не было стремления к роскоши, комфортабельной обстановке, не любил также разных безделушек «уютности». Но хорошие и удобные, а главное, прочные вещи любил.
В.В. любил хорошие вещи. Крепкие, хорошо придуманные. Когда он увидел в Париже крепкие лаковые ботинки, подкованные сталью под каблуком и на носках, то сразу купил он таких ботинок три пары, чтобы носить без сносу. Лежал он в красном гробу в первой паре (В. Шкловский
[304]).
