Представляют интерес указания на увлечение В.В. работой в кино. В. Шкловский упоминает о том, что В.В. писал сценарии и сам выступал в качестве киноактера в роли Мартина Идена, названного им Иваном Новым. Снимался он также в сентиментальной вещи «Учительница рабочих» («Барышня и хулиган»).
[240] Эти данные дополняют перед нами художественный облик
B. В., присоединяя к его одаренности в живописи и поэзии еще и актерское дарование. Отметим в связи с этим, что известный сценический элемент был всегда свойственен В.В. во время его выступлений с чтением своих произведений.
В.В. призывается на военную службу.
[241] При содействии М. Горького он получает назначение чертежником в автомобильную школу. О времени пребывания на военной службе он вспоминал впоследствии как о «паршивейшем». Отношение к империалистической бойне было у В.В. резко отрицательное. Поддавшись в первый момент объявления войны шовинистическому угару, он быстро осознает весь ее ужас. Однажды в поэтическом кафе «Бродячая собака» он выступил с возбудившими большой шум резкими антиимпериалистическими стихами.
[242]
О бытовой стороне жизни В.В. в это время дают представление следующие отрывки из воспоминания C. Спасского:
Он жил в довольно просторной комнате, обставленной безразлично и просто. Комната имела вид временного пристанища, как и большинство жилищ Маяковского. Необходимая аккуратная мебель, безотносительная к хозяину. Ни книг, ни разложенных рукописей – этих признаков оседлого писательства. Но так и должно это выглядеть. Маяковский «писал» в голове. Готовые стихи переносились на бумагу. Это не значит, что он добывал их легко. Отбор слов, их пригонка друг к другу осуществлялись с необходимыми трудностями. Его фразы отрабатывались голосом, перетирались одна о другую, когда бродил он взад и вперед, невнятно бормоча про себя. Ритм стихов был ритмом его походки, толчками взмахивающих рук. И от такой неприкрепленности творчества к месту, времени, бумаге, столу Маяковский никогда не казался отдыхающим, свободным от своей жестокой повинности.
Он стоял перед наколотым на стену листом плотной бумаги. Он раскрашивал на ней какой-то ветвистый чертеж. Это входило в его военные обязанности: поставлять для отряда графики и диаграммы. Примеряясь и прикасаясь кистью к листу, Маяковский вел разговор.
Он выглядел возмужавшим и суровым. Пропала мальчишеская разбросанность движений. Он двигался на ограниченном пространстве, отступая и приближаясь к стене.
Одет он был на штатский лад – в серую рубашку без пиджака. Чтоб избегнуть назойливого козыряния, он разрешал себе такую вольность и на улицах. Но волосы сняты под машинку, и выступила крепкая лепка лица. Он разжевывал папиросу за папиросой, перекатывая их в углу рта.
Он внимательно принимал мой доклад о московских общих знакомых. Кто обнаружился из молодежи? Он проверял поэтические ряды. <… > В тот первый выход мы попали на Жуковскую к Брикам. – Вот, Спасского привел, – втолкнул меня Маяковский.
Две маленькие нарядные комнатки. Быстрый худенький Осип Максимович. Лиля Юрьевна, улыбающаяся огромными золотистыми глазами. Здесь единственное место в Питере, показавшееся мне тогда уютным. Может оттого, что и сам Маяковский становился тут домашним и мягким. Здесь он выглядел словно в отпуску от военных и поэтических обязательств. С трудом поворачиваясь среди мебели, он размещался по диванам и креслам. Его голос глухо журчал, невпопад внедряясь в беседу. Он пошучивал свойственным ему образом – громоздко, но неожиданно и смешно. Подсаживался к широкому бумажному листу, растянутому на стене, испещренному остротами и рисунками посетителей, и вносил в эту «стенгазету» очередной каламбур.
Здесь он обычно обедал. Здесь было его первое издательство.
[243]
Во время пребывания В.В. в Петрограде им была совершена попытка к самоубийству на почве тяжелых переживаний личного характера.
[244] Это обстоятельство указывает на то, что при бурности темперамента, интенсивности и глубине чувств и склонности к преувеличениям (гиперболизм) В.В. было свойственно, в известные моменты тяжелых личных обстоятельств, трагическое восприятие действительности, создававшее в его сознании впечатление неразрешимого конфликта. Способствовала этому и значительная общая неуравновешенность характера и импульсивность в поступках, стремление действовать сгоряча, под непосредственным влиянием момента.
Многие из лиц, близко знавших В.В. по этому и другим периодам его жизни, отмечают, что в моменты сильных душевных переживаний он часто думал и говорил о самоубийстве. Этот момент находит свое отражение и в его творчестве, что видно из следующих стихов.
А сердце рвется к выстрелу,
а горло бредит бритвою…
Дрожит душа.
Меж льдов она,
и ей из льдов не выйти!
[245]Эти указания делают более понятными моменты, способствовавшие происхождению последнего, окончившегося на этот раз трагически, покушения на самоубийство.
Наступила февральская революция, и вскоре вслед за тем власть в стране была взята восставшим пролетариатом. Как отнесся В.В. к Октябрьской пролетарской революции? В своей автобиографии он пишет: «Принимать или не принимать? Такого вопроса для меня (и для других москвичей-футуристов) не было. Моя революция. Пошел в Смольный. Работал. Все, что приходилось. Начинают заседать» («Я сам»
[246]).
