Был совершенно аморальным человеком в отношении к людям. Не было ничего запрещенного, внутренне недозволенного. Мог бы принять участие в каком-либо недозволенном законом поступке, причем мог быть в этом инициатором. Моральная сторона того или другого недозволенного действия не имела для него значения, за исключением одного правила, которое никогда не нарушил бы, – это нанесение материального ущерба товарищу, например, обокрасть товарища. В отношении же людей, не связанных с ним товарищескими узами, не испытывал никаких моральных задержек. Такая аморальность вытекала, по-видимому, из его общей установки к окружающему его быту и людям вообще – как к чему-то мало существенному, которое могло с одинаковым правом существовать или не существовать. Второй момент – это отсутствие у него синтонности и отсутствие способности к непосредственным глубоким переживаниям. Создается впечатление, что если бы пришлось совершить какой-либо проступок, то это не было бы связано у него с внутренней борьбой, преодолением определенных задерживающих принципов. Ему просто было бы неприятно вспомнить об этом впоследствии, и он постарался бы отделаться от этого, как от пристающих неудачников-поэтов, но каких-либо мучений, угрызений совести по поводу совершенного поступка он не испытывал бы. Самый проступок был для него в основном безразличным, и он не стал бы задумываться, копаться в своих переживаниях и философствовать по его поводу, как вообще не любил философствовать.
И. также указывает, что «мог сделать безумную гадость человеку, ничего ему не сделавшему».
Чрезвычайно характерно при этом то, что сам почти всегда играл пассивную роль. Это вытекает главным образом из общей пассивной установки его личности в отношении окружающего.
Всегда во всех проделках и забавах (в период совместной жизни с Олешей) был инициатором, но типично для него то, что науськивал других, тогда как сам стремился оставаться в стороне, пассивным лицом (А).
Была свойственна большая простота и естественность в обращении. Мы не принимаем здесь во внимание случаи, когда он сознательно занимался инсценировками («Эдины штучки»). Однако во всех этих чудачествах не было совершенно какого-либо показного оригинальничанья, они являлись скорее результатом свободной игры воображения.
Завистливость, мстительность, карьеризм не были свойственны.
Остановимся вкратце на его отношении к природе. Мы выше указывали, что была большая любовь к природе. На это указывают все, близко его знавшие.
С этим связано и его предпочтение к сельской жизни по сравнению с городской, о которой упоминают некоторые из дающих сведения.
Любил только деревенскую жизнь, жизнь на лоне природы, не только из-за болезни, но и вообще образ жизни вне города ему нравился. Городскую жизнь определенно не любил, тяготился ею. Не любил культуры вообще, городской культуры в особенности. Очень любил смотреть, как топят русскую печь. Когда жили в Кунцеве, часто топили печь только из-за интереса смотреть, как она топится (А).
Очень любил природу во всех ее проявлениях (А).
Любил природу и сельскую жизнь (Д).
В. отмечает при этом, что при своей очень большой любви к природе никогда не восхищался ею вслух, например никогда не любовался во всеуслышание закатом, пейзажем, морем.
Любовь к природе, как нам кажется, играет выдающуюся роль и в его страсти к коллекционированию рыб и птиц, о чем речь подробнее будет ниже.
ЧЕРТЫ ТРЕВОЖНО-МНИТЕЛЬНОГО ХАРАКТЕРА
Переходим теперь к чертам тревожно-мнительного характера, которые намечались у него отчетливо, достигая, например, в отношении пищи уже явно патологических размеров.
Отметим в первую очередь наличие у него выраженных фобий.
Вот что передает по этому поводу жена:
В последние годы были страхи, как бы чего не случилось. Например, очень волновался, когда кто-либо из близких уходил и вовремя не возвращался. Бывали случаи, когда звонил в МУР, в таких случаях говорил, что боится, как бы не случилось какого-либо несчастья с родными (женой, сыном) за время их отсутствия.
Несмотря на трудность для него вставания с постели, вставал и шел на лестницу поджидать жену и сына. Не любил из-за этих страхов, чтобы родные уходили из дома.
Эти страхи появились лишь в последние годы, ранее они не отмечались. Наоборот, в первые годы после женитьбы скорее отмечался некоторый эгоизм в том смысле, что мало заботился о родных (жене, сыне).
Был целый ряд кушаний, которых не употреблял совершенно. Зависело это не от того, что их не любил, но не мог их переносить совершенно, не только сам их не пробовал, но даже не мог вынести, когда в его присутствии их ели другие. Если не было чего-либо другого под рукой, то предпочитал голодать или есть один хлеб.
Не переносил все жидкие блюда (супы, борщи, подливки и т. п.), из чего бы они ни приготовлялись. Еда должна была быть сухой (например, котлеты, жареное мясо). Не переносил лука, чеснока, помидор, огурцов, капусты, салатов, многие сильно пахнущие вещества. Из-за этого не любил еврейские блюда.
Совершенно не переносил кухонного запаха. Еще когда был мальчиком-школьником и приходилось при возвращении из школы проходить через кухню, то закрывал лицо платком, чтобы не чувствовать и не видеть кухни.
Был известный церемониал во время еды. Всегда ел один, исключение делалось только для жены. Когда находился в обществе, то почти никогда не ел. Эта манера начала проявляться в сильной степени со времени переезда в Москву, хотя и до того всегда была склонность есть в одиночку. Стремление есть одному выявилось ярко уже в детстве. Уже тогда подавали есть одному. Со временем она становилась все сильней выраженной.
Требовал, чтобы подаваемые блюда не были перемешаны между собой, а подавались бы в раздельности, например, мясо отдельно от картофеля, каши и т. д. В то же время ел, например, бутерброды. Одновременно с раздельностью еды требовал также и раздельности посуды и столовых приборов. Например, нельзя было ложку, вилку или нож, употребляемые для одного блюда, использовать для другого, пока они не были тщательно вымыты.
Был чрезвычайно подозрителен вообще в отношении еды. Не ел, если готовил обед кто-либо другой, кроме жены, которая знала его требования в отношении еды (нельзя было употребить ложку, использованную для одного блюда, чтобы помешать другое во время приготовления пищи). Когда жена уезжала, то предпочитал питаться всухомятку. Когда ел котлету, то предварительно осматривал, что находится в ней, в середке. Придавал большое значение еде. Всегда нужно было предварительно спросить, что ему приготовить. При этом нужно было каждый раз спрашивать (раза три в день) перед завтраком, обедом и ужином, что приготовить. Предпочитал, чтобы съестное покупалось тут же. Из не спиртных напитков резко выраженных антипатий не отмечалось. Не любил кофе, молоко, любил чай, к какао был равнодушен.
Антипатия к определенным кушаньям была совершенно непреодолимой, причем с годами постепенно сокращал круг блюд, которые употреблял. Однако основное количество блюд, которые не переносил, было постоянным, по крайней мере повторял, что «никогда их не ел». Сам никогда не мог объяснить, почему не переносит определенных кушаний, несмотря на то что эта странность резко бросалась в глаза всем окружающим, в первую очередь домашним. В то же время мог, для того чтобы удивить окружающих, брать в рот и проглатывать червяков, служащих для кормления рыб. Ел живыми маленьких креветок.
