— Если мы в сговоре, — сказал мой фельдшер Вова Груздев, — то наручники не помогут. Один усыпляющий укол в мышцу — и дело сделано.
У фельдшера Груздева «там» побывали отец и старший брат. Сами понимаете, как он относился к конвоирам и прочим «тюремщикам»…
Свободной рукой (правой) старлей переложил пистолет из кобуры в карман, сняв его при этом с предохранителя. Я проследил за положением ствола и подумал, что если нашу машину хорошо тряхнет на ухабе, то старлей определенно лишится кое-чего ценного. Но ничего — в той больнице, куда мы ехали, урология тоже была, пришили бы обратно.
В приемном отделении старлей не смог найти ключей от наручников. Все карманы обшарил — нет! Так мы его и сдали вместе с пациентом, будто сиамских близнецов. Под смешки медперсонала и яростные матюки старлея.
Куда делся ключ, который старлей на моих глазах положил в нагрудный карман, я до сих пор не знаю. Вряд ли к этой пропаже имеет отношение то обстоятельство, что отец и брат моего фельдшера отбывали сроки за карманные кражи.
— Вот если бы у него пистолет пропал, то это было бы круто! — сказал я, усевшись в машину.
— Пистолет тяжелый, он сразу бы почувствовал, — ответил фельдшер Груздев.
Проклятье доктора Мотылькова
Невропатолог Мотыльков был наполовину цыганом. Мать его влюбилась в молодого фельдшера, отца Мотылькова, и сбежала к нему из табора. После этого побега влюбленным пришлось срочно предпринять еще один — из солнечной Молдавии куда-то за Урал, чтобы спастись от гнева отца и братьев беглянки. Ничего, со временем все утряслось и отношения наладились. У Мотылькова вечно какие-то родственники с материнской стороны гостили.
От отца-вологжанина Мотыльков унаследовал славянскую внешность, а от матери — карий цвет глаз и взрывной эмоциональный характер. Впрочем, пациенты его любили, поскольку он был добрым, знающим и неалчным. С коллегами у Мотылькова тоже были хорошие отношения. До тех пор, пока старушка-заведующая не ушла на пенсию и вместо нее не поставили «варяга» из другой больницы, отставного майора медицинской службы. Пока что с приставкой «и. о.», но вроде как с дальним прицелом.
У Майора (буду называть его так) была любовница, тоже невропатолог. И ему очень хотелось, чтобы она работала вместе с ним. Удобно же, и вообще… Уже одно это желание показывает и доказывает, насколько глуп был Майор.
Свободных врачебных ставок в отделении не было. Хорошая больница, да и неврология — хорошая специальность. Чтобы принять любимую на работу, Майору вначале следовало кого-то уволить.
Прикинув расклады, Майор решил, что проще всего будет избавиться от Мотылькова. Люди с взрывным характером легко провоцируются на всякие необдуманные поступки, могущие стать поводом для выговоров. Личный мотив тоже имел место. Нордический красавец Мотыльков придумал плюгавому и. о. заведующего обидную кличку Сморчок, которую сразу же подхватила вся больница.
Первый выговор Мотыльков получил за пререкания с начальством во время обхода. «Пререкания» заключались в том, что в ответ на слова и. о. заведующего: «Завтра выписывайте товарища» — Мотыльков сказал: «Я хочу подержать его еще пару дней» и объяснил почему. Нормальный, в сущности, разговор, обмен мнениями, но Майор раскричался прямо в палате, обвинил Мотылькова в том, что он своими пререканиями срывает обход, и настрочил кляузу главному врачу. Главный поддержал Майора.
Второй выговор Мотыльков получил за некачественное ведение историй болезни. По этому поводу можно сказать лишь одно — нет такой истории болезни, к которой при желании нельзя придраться. Что-нибудь да всегда найдется, какой-то огрех. Выговоры за некачественное ведение историй болезни обычно получают те, кто по нескольку дней записей об обходах туда не вносят. А у Мотылькова в одной истории клинический диагноз показался Майору недостаточно полно обоснованным, а в другой Мотыльков написал в назначениях «R — ГК» вместо «рентгенография грудной клетки». Неправильно сделал, конечно, но давать за такое выговор — это все равно что расстреливать за переход улицы на красный свет.
Перед получением третьего выговора (точно так же притянутого за уши) состоялся разговор Майора с Мотыльковым, в ходе которого Мотыльков написал заявление об увольнении по собственному желанию.
Перед уходом Мотыльков проклял Майора и своих бывших коллег, ставших соучастниками в творимых несправедливостях, каким-то сложносоставным цыганским проклятьем. Прямо в ординаторской и сказал:
— Да чтобы вас так-растак-перетак-разэтак…
На прощанье хлопнул дверью так, что упало зеркало, висевшее над умывальником. И был таков.
Мотыльков имел полное право ненавидеть не только Майора, но и своих коллег, которые поступили по отношению к нему по-свински. Кто-то подыгрывал Майору, кто-то стучал ему на Мотылькова, а кто ничего не делал, тот молчаливо одобрял происходящее. В другом отделении врачи взбунтовались бы уже после первого мотыльковского выговора — как нам теперь работать, если с начальством дискуссии вести нельзя? Возразишь по делу, и на тебе — выговор? Что за террор такой? Но Мотылькову с коллегами не повезло в той же степени, что и с новым начальником.
С того самого дня в ординаторской неврологического отделения, преимущественно по ночам, начал слышаться тоскливый заунывный вой, в котором одна из докторш даже различала фрагменты «Реквиема» Шнитке.
«У-у-у… у-у-у-у-у… у-у… у-у-у…»
Днем вой слышали очень редко, а ночью часто… Уж лучше бы наоборот, поскольку днем не так удивительно, то есть не так страшно. Причем вой был разнообразным, тональность и продолжительность звуков менялись. Ясно было, что воет кто-то живой.
— Мотыльков же сказал: «Ни дня покоя вам не будет», — озвучила общую мысль во время отделенческой пятиминутки старшая медсестра. — Так оно и есть! Не забывайте, что у него мать цыганка. А цыганские проклятья — это вам не ля-ля-тополя, это серьезно. Мою тетку цыганка на рынке прокляла, так ее на следующий день парализовало.
— Цыганку? — спросил Майор.
— Тетку. — Старшая медсестра посмотрела на начальника тем специфическим взглядом, каким медицинский персонал смотрит на умственно отсталых. — Девять лет в лежку лежала.
— Я в эту проклятую ординаторскую даже днем не войду, не то что ночью! — сказала одна из невропатологов. — На сестринском посту истории писать буду. И спать в коридоре стану во время дежурств!
— Неприятно, очень, — поддержали остальные. — Нервирует, и вообще неспроста все это. Добром не кончится.
Вообще-то, врачам полагается быть материалистами, но на самом деле никто так сильно не верит в мистику, как врачи. Уж очень много непонятного и необъяснимого встречается им в ходе работы. Здоровые люди вдруг ни с того, ни с сего умирают, и при вскрытии патологоанатом не может найти причины смерти, пишет дежурное: «Острая сердечно-сосудистая недостаточность». А неизлечимо больные вдруг выздоравливают в тот момент, когда их положение кажется абсолютно безнадежным… Что это, если не мистика? А потом Мотыльков та-а-ак сверкал своими глазами, когда проклинал, та-а-ак сверкал! Однозначно — не к добру.
