— У тебя что, четки? — спросил он.
— Да, африканский талисман. От сглаза бережет, мало ли,
вдруг кто-нибудь решит, что я слишком хорошо живу и пора мне портить
удовольствие?
— Ну, привет, — покачал головой Бородин, — ты никогда не
была суеверной, деточка. И такой нервной никогда не была. Ты можешь сколько
угодно иронизировать, называть меня папочкой родным, но, поверь, я
действительно переживаю за тебя.
— Переживаете? — Варя усмехнулась. — Бросьте. Не морочьте
мне голову, Илья Никитич. Вы меня используете, держите на крючке, вы —
единственный человек, который может в одну минуту разрушить всю мою жизнь. И
давайте называть вещи своими именами.
С ней действительно что-то произошло, у нее в голосе дрожала
истерика, синие глаза, обычно спокойные, насмешливые, глядели на Бородина
испуганно, даже как-то затравленно.
Официант принес сок, и Варя заметно вздрогнула, когда он
поставил перед ней стакан.
— Ладно, Илья Никитич, времени мало, и у вас, и у меня.
Говорите, зачем вызывали?
— Вопрос очень простой, Варюша, — Бородин отхлебнул сок, —
скажи пожалуйста, какие детские дома патронирует наш общий друг?
— А, вот в чем дело, — с явным облегчением улыбнулась Варя,
— точно не знаю, но могу выяснить. Может, скажете, зачем вам это нужно?
— Пожалуй, скажу. Несколько дней назад была убита женщина.
Восемнадцать ножевых ранений. Единственный мой фигурант на сегодня — дебильная
девочка пятнадцати лет, племянница убитой. Она повторяет, что зарезала тетю, но
есть серьезные основания сомневаться. Девочка сирота, кроме тети, никого, и
самое странное, что мы не можем выяснить, откуда взялся этот ребенок. В
показаниях соседей и сослуживцев убитой фигурирует некая мифическая лесная
школа, в которой якобы жила девочка, однако нигде ребенок с такими данными не
числится.
— Да, ужасно, — кивнула Варя, — но я не понимаю, при чем
здесь наш общий друг?
— Долго объяснять. Ты попробуй узнать про детские дома, а я
потом, может, и расскажу.
Принесли авокадо и французский салат. Оказалось, что это
целые салатные листья, залитые уксусом и оливковым маслом, с крошками соленого
сыра и маленькой маслинкой сверху.
— Вы прямо так, ложечкой, — посоветовала Варя, заметив, как
неуклюже Бородин пытается разрезать половинку авокадо, — ни разу не ели, что
ли?
— Не ел, — признался Илья Никитич, — видел странный фрукт в
супермаркете, на рынке. Однажды даже хотел купить маме на день рожденья, а
потом подумал, вдруг невкусно. Стоит все-таки очень дорого.
— Можете желание загадать. Когда впервые в жизни пробуешь
какую-нибудь еду, надо загадывать желание.
— Ладно, попытаюсь. Но если не сбудется, ты виновата, —
Бородин зачерпнул серебряной ложкой мякоть авокадо, поддел несколько розовых
пухлых закорючек-креветок, политых сложным сливочным соусом с царапинками
укропа, отправил в рот и зажмурился.
— Вкусно? — спросила Варя, внимательно наблюдая за его
лицом.
— Очень, — кивнул Бородин.
— Счастливый вы человек, — она печально вздохнула, — а мне
уже ничего не вкусно. В детстве я обожала взбитые сливки. Пробовала один или
два раза в жизни, и это было совершенно волшебное чувство. А сейчас могу жрать
каждый день в любом количестве, и никакого удовольствия. И вкус авокадо с
креветками меня не радует. Знаю, что полезно, вот и поедаю.
— Бедненькая, — покачал головой Илья Никитич, — да, это
действительно проблема. Знаешь, когда я учился в университете, к нам как-то
пришел известный журналист-международник. В то время заграница казалась
сказкой, и человек, который бывал там часто, по долгу службы, вызывал
одновременно лютую зависть и священный трепет. И вот он стоит у микрофона, в
актовом зале, рассказывает нескольким сотням студентов, что на самом деле на
Западе все плохо, просто ужасно, жизнь тяжелая, и зря мы строим в своих юных
головах всякие глупые иллюзии. Они, жители стран развитого капитализма, в
действительности очень несчастные люди. Кто-то не выдержал, и крикнул из зала:
«Да почему же несчастные?» «Ну как же! — развел руками оратор. — Как же вы не
понимаете? Им неведомы простые радости первой редисочки, первого огурчика,
помидорчика, первой свежей клубнички». «Но там же в любом магазине свежие овощи
и фрукты круглый год!» — кричат из зала. «В том-то и дело, — отвечает
международник, — именно поэтому они и не знают радости первой редисочки!»
— Смешно, — кивнула Варя без всякой улыбки, — и в общем
совершенно верно. Значит, у вас, Илья Никитич, появился шанс поймать маньяка?
Вопрос был задан без всякого перехода, тем же задумчивым
тоном.
— Почему маньяка? — поднял брови Бородин.
— Ну, нормальный человек вряд ли может ударить ножом
восемнадцать раз. А что касается детских домов, которые патронирует наш общий
друг, очень сомневаюсь, что там есть умственно неполноценные дети. Старик
ничего не делает бескорыстно, тем более не вкладывает деньги. Он всегда печется
о своей выгоде.
— Я понял тебя. Но ты не права. Из олигофренов получаются
отличные исполнители, охранники, боевики, из девочек — проститутки. Ты ведь
именно это имела в виду, говоря о выгоде?
— Ну в общем, да. Хотя, знаете, с возрастом он становится
сентиментальным. Это его когда-нибудь погубит, — она помолчала, покрутила свои
четки и добавила чуть слышно:
— Нет, не когда-нибудь, очень скоро.
— Варюша, что случилось? — так же тихо спросил Бородин,
пытаясь заглянуть ей в глаза. Но она отвернулась. Ему даже показалось, что
сейчас заплачет.
— Господи, ну что вы привязались ко мне? — пробормотала она.
— Что вы лезете со своим участием? Очень хочется расслабиться, поверить, будто
это искренне, но фигушки, ни за что не поверю.
— Ладно, — пожал плечами Бородин, — не хочешь, не
рассказывай.
— И не буду.
— И не рассказывай.
— Ну вы же все равно ничем не сможете помочь! — почти
крикнула она и сильно вздрогнула, заметив, что за спиной у нее стоит официант.
— Пожалуйста, два чая, только не пакетики, заварите по-настоящему, — обратилась
она к нему.
— Конечно, — кивнул официант, — какой именно чай
предпочитаете? С фруктовыми добавками? Есть зеленый, ромашковый, мятный.
Илья Никитич попросил обычный черный чай, Варя долго
размышляла, наконец выбрала ромашковый.
— Ты теперь не куришь и кофе не пьешь, — мягко заметил Илья
Никитич, когда официант удалился.
— Ага. О здоровье стала думать.
