После выстрела повисла тишина. Маша перестала плакать. Она
дрожала и тихо всхлипывала. Издалека, словно с другой планеты, донесся зыбкий
щебет звонка. Звонили в дверь, и убийца затих, пережидал, пока уйдут.
— Уйти они не должны. Но и в квартиру попасть не сумеют, —
прошептала Ксюша, прижимаясь губами к Машиной щеке. — Сейчас он поймет, что у
него совсем не осталось времени, и озвереет. Я все сделала правильно. Я
догадалась, что ему придется стянуть с головы маску, пропитанную кипятком. Не
знаю как, но я догадалась. Значит, должна придумать что-то еще. Не могу не
придумать. Сколько у нас в запасе? Минуты две, не больше. Если я опять
попытаюсь закричать, у меня получится, они услышат. И что толку? Они и так уже поняли…
Звонок затих, и тут же хлопнул еще один выстрел по дверной
ручке. Сердце колотилось у горла, но голова работала удивительно четко. Она
подошла к окну. Внизу шла стена. Справа угол дома, слева край балконных перил.
Вместо карниза широкий пластиковый ящик с незабудками. Их этой весной посадила
Раиса, цветовод-любитель. От ящика до балкона всего ничего, около полуметра,
может, меньше. Перила широкие. Ящик держится на винтах и человеческого веса не
выдержит даже на одну секунду.
Балконная дверь выходила всего лишь в соседнюю комнату.
Ксюша знала, что она заперта изнутри, и попасть оттуда в коридор, к входной
двери, невозможно. Это полнейшее безумие. Бред. Самоубийство. Она заставила
себя не смотреть на балконные перила. Десятый этаж. Внизу голый асфальт.
Остается спрятаться в шкаф. Совсем уж нелепо. От силы полминуты жизни.
И все-таки она распахнула дверцы. Взгляд ее упал на большую,
широкую гладильную доску. Она ждала очередного выстрела, но его не было.
Дверная ручка дрожала и крутилась, как живая.
«У него осталось мало патронов. Он пытается открыть ножом»,
— машинально отметила про себя Ксюша. Руки ее уже достали из шкафа гладильную
доску. Она была страшно тяжелой, Ксюша еще не совсем поняла, что собирается с
ней делать, а уже тащила ее к распахнутому окну.
Вдали завыла сирена, но Ксюша не услышала. В ушах стоял
грохот собственного сердца и отчаянный Машин крик. Конец доски тяжело упал на
балконные перила. Другой конец лежал на перемычке между подоконником и ящиком с
цветами. Доска встала криво, наискосок, и держалась ненадежно.
«Что я делаю? Господи, что я делаю?» — прошептала Ксюша,
влезая на подоконник.
Дверь открылась. Она успела увидеть багровое обожженное
лицо, желтые глаза, руку с пистолетом и шагнула на доску. Следующий шаг был как
будто в пустоту. Доска качнулась, Ксюша потеряла равновесие и почувствовала,
как падает, летит в бесконечной черноте, наполненной пронзительным Машиным
криком.
Несколько секунд она не могла открыть глаза.
Стало тихо. Маша больше не кричала. Рядом что-то щелкнуло.
Приподнявшись с кафельного балконного пола, Ксюша увидела за стеклом лицо
убийцы. Он пытался открыть дверь и не мог справиться с замком. Маша судорожно
всхлипнула.
«Все, что могла, я сделала, — устало подумала Ксюша, —
ничего мудреного в этом замке нет. Надо просто сначала поднять ручку вверх до
отказа, а потом опустить».
Дверь дернулась и приоткрылась. Оставалось только
повернуться к нему спиной, чтобы не видеть, чтобы первый выстрел пришелся не на
ребенка.
Выстрел прозвучал через секунду, легким хлопком.
* * *
— Давай открывай глаза, ну! Все уже кончилось. Эй ты,
каскадерка, ты меня слышишь? Хотя бы знак какой подай, что ли. Серега, у тебя
нашатырь далеко?
— Надо ребенка отцепить, да как эта дрянь расстегивается,
черт, может, разрезать?
— Не надо, зачем хорошую вещь портить? Еще пригодится.
— Все, нашел. Ой ты, малыш мокрый насквозь, вот тебе и
подгузники «Беби-драй».
Голоса звучали все отчетливей, в нос ударил резкий запах
нашатыря. Ксюша открыла глаза и увидела над собой молодое конопатое лицо, рыжие
усы, зеленые глаза. Она лежала на диване в гостиной, укрытая пледом. Вокруг нее
стояло несколько человек в камуфляже и бронежилетах. Один держал на руках Машу,
— Ну что, каскадерка, как чувствуем себя?
— Где он? — спросила Ксюша, едва шевеля пересохшими губами.
— Что, хочешь посмотреть? Не советую. Пришлось стрелять на
поражение. Мы тут дверь вашу попортили слегка, ты уж извини.
— Его больше нет?
— Нет, успокойся. На вот, водички попей. Да не трясись ты,
замерзла, что ли?
Ксюша не могла сделать ни глотка, зубы отбивали звонкую
дробь о край стакана. Перед глазами все поплыло, над ней склонилось еще одно
лицо, женское, с ободком зеленой шапочки на лбу. Она поняла, что приехала
«Скорая» и это врач, почувствовала, как ей щупают пульс, приподнимают веко. У
нее не было сил шевельнуться.
Чей-то знакомый голос тихо произнес:
— Ну а если все в порядке, так и не надо ей ничего колоть,
она кормящая мать. Пусть просто отлежится, придет в себя. Да, вы можете ехать.
Мы с Евгенией Михайловной останемся здесь.
Ксюша окончательно провалилась в тяжелый, обморочный сон, в
котором летали черно-белые призраки, складной нож с ромбовидным лезвием
самостоятельно плавал в розовом тумане и череп на его рукояти подмигивал
рубиновым глазом, а гладильная доска, обтянутая цветастой фланелью, отплясывала
канкан. Складные металлические ножки с мелодичным звоном лихо скакали по
бескрайней незабудковой поляне.
Проснулась она оттого, что в прихожей кто-то громко крикнул:
— О Господи! Что здесь происходит?
— Доброе утро, Галина Семеновна, приятно познакомиться.
Старший следователь Бородин. Вот, пожалуйста, мое удостоверение. Как отдохнули?
— Да в чем дело? Вы можете объяснить, черт возьми?
— А это вам привет из питомника, куда вы благополучно
пристроили свою внучку Люсю.
Что-то грохнуло. Приподнявшись, Ксюша увидела сквозь дверной
проем, как Галина Семеновна тяжело опустилась на свой огромный чемодан и
закрыла лицо руками.
— Илья Никитич, вы что? Разве так можно? — тихо спросила
незнакомая женщина, стоявшая рядом с Бородиным.
— Да, Женечка, вы правы, как всегда. Так, наверное, нельзя,
— ответил он и обнял женщину за плечи.
Эпилог
— Вот это будет твоя комната. Тебе нравится?
— Да.
— Вот здесь ты будешь спать, за этим столом заниматься.
— А это чья кроватка?
