Я же как-то думал, хотя и понимал, что вряд ли это будет; я же как-то думал, что мой гений как-то еще одумается, как-то он не должен так поступать, не должен он так со мной делать.
Только сплю я однажды в прихожей на коврике и вдруг слышу, как мой гений (а он в это время в жениной комнате был) ей говорит:
– Ты, – говорит, – моя единственная любимая реальность. Все остальное я не люблю и любить не желаю. Потому как я гений, кого захочу, того и полюблю.
И еще какие-то слова говорил, которые я в темноте не расслышал, но от которых мне вдруг стало жарко.
«Ладно, – думаю, – раз так, так так. Любовь – так любовь».
Тут я встаю со своего коврика и вхожу в женину комнату: он на стуле сидит, а она рядом с ним, и он ей поцелуй запечатлевает.
– Что ж ты делаешь? – говорю я ей, – что ж ты его в себя окончательно влюбляешь?
– Не твое дело, – говорит, – хочу и влюбляю. Может быть, он как раз и нуждается в моей любви. Может быть, для него моя любовь и спасение. Может быть, он после моей любви совсем гениальное напишет.
А мой гений (он сидел как-то понуро на стуле, очевидно, думал, что я ему буду права качать, аудиенцию устраивать, сатисфакции требовать) после моих слов поднял голову и этак взглянул на меня, а вернее, куда-то поверх меня, как будто меня и нет, как будто я и на свет не родился, как будто я весь вышел…
Тут я и взорвался.
– Ладно, – говорю, – любовь так любовь. Любовь, когда она любовь, о ней гимны поют, ей дифирамбы слагают. Ладно, – говорю, – я все могу стерпеть, но чтобы только честно. Женитесь, – говорю, – благословляю. А я со слезами на глазах могу и удалиться.
Должен сказать, что хотя я к своей жене некую ревность имел, я уже давно понял, что не жить мне с ней вместе, раз она такая… Вот отчего, где-то там далеко в душе, я желал ее к кому-нибудь пристроить. Потому как, не пристроив, моя душа была бы неспокойна. Как-то я чувствовал бы свою вину. А главное, чтобы честно, чтобы справедливость восторжествовала. Чтобы никто не обманывал и обманут не был.
Я всегда был за то, чтобы никто обманут не был.
Вот отчего я своей жене часто говорил: «Если хочешь блудить – блуди, но так, чтобы без обмана. Потому как я обмана не потерплю, и за всякий обман бить буду».
Так я говорил ей. И с такой мыслью я и приступил к делу.
– Женись, – говорю, – что же ты, брат, не женишься, раз любовь? А я обмана не потерплю, я за всякий обман бить буду.
Но мой гений, взглянув на меня как-то свысока, говорит:
– Не могу жениться. Люблю, но не могу.
– Это почему же, – говорю, – ты не можешь? Любить можешь, а жениться – нет?
– А потому, – говорит, – что тебе этого не понять. Если бы ты сам был гений, тогда бы ты это понял. А раз ты не гений, тебе этого не понять. И вообще, – добавил он, – стоит ли с тобой об этом говорить, когда ты в искусстве не разбираешься? Когда для тебя искусство – это жизнь.
И тут я еще раз взорвался.
– Ах, значит, так, – говорю, – я в искусстве не разбираюсь, для меня искусство – это жизнь: это понятно! А соблазнять чужую жену при живом, так сказать, муже, это что – искусство?
– Нет, – говорит, – это так: живая струя, ветер жизни, экологическая ниша, чтобы талант не засох…
Тут я ему и показал: «живую струю, ветер жизни, экологическую нишу».
– А ну, – говорю, – вставай, подлец, с моего стула. Вон, – говорю, – негодяй, из моего дома. Отвали, – говорю, – мерзавец, в другую обитель и там продолжай свое гнусное дело.
И как дал ему по остову его души.
– Эх, – говорю, – жалко, дуэли нет. А то убил бы тебя, как собаку. Все вы, – говорю, – негодяи. Чернокнижники. Издеватели рода человеческого. Несколько слов красивых напишите и уж туда же – поэт, гений. Да знаешь ли ты, что такое гений?! Знаешь ли ты, – говорю, – что это любовь, Бог! Гений, так сказать, душою дышит и своим дыханием жить помогает! Вот, что такое гений! А ты просто-напросто бес, потому что ты мне не жить помог, а в бешенство привел, и тем самым меня, можно сказать, убил.
– Знаю, – говорит, – все знаю. Ты за этот удар каяться будешь. Я, – говорит, – последний рыцарь из войска Христова, и поэтому я все знаю.
И так гордо взглянул на меня и как-то загадочно усмехнулся.
И от этого у меня в душе что-то нечеловеческое проползло, как будто он на мгновение в пресмыкающееся какое-то превратился и у меня по сердцу прополз. Как будто он навсегда мою веру убил, а душу плакать оставил.
«Ах, – думаю, – ну и подлец. И тут вывернулся. И тут выход нашел. Поистине, не по коню корм, не по Сеньке шапка. Не всем должно истинное знание знать. Не всем должно в Бога верить. И страшно, что вот такие вот что-то знают. Страшно, что вот таких читать научили, и не только читать, но и писать. И что уж там говорить о какой-то физике или метафизике. Страшно, что наш век знанию предался, а о любви забыл».
– Хорошо, – говорю я ему, – я тебя бить больше не стану. Живи гением или негением – мне все равно. Вас все равно не убедишь, пока мир не взорвется. А мне с вами не по пути. Я лучше в кабак пойду. Я лучше пить стану.
Вот я и стал пить, и пить изрядно. До тех пор, пока сам не понял, что это не выход. Но об этом я как-нибудь скажу позже. Что же касается гениев, то я теперь их за версту обхожу, за версту знаю. А уж домой их ни-ни, тем более, что в моем доме пресмыкающиеся как-то долго не живут. Была одна черепаха, и та сбежала…
1985 г.
