Кастовое деление не отрицает эти два типа: брахманы и раджи. Я уж не говорю о кшатриях, которые, кажется, особенно красивы в своей униформе. Касты торговцев и слуг слишком загрязнены близостью к низменной жизни и поэтому редко могут «выкристаллизоваться» в один из этих – этический и эстетический – человеческих типов.
Властитель не может быть хорошим человеком. Он должен быть человеком своей касты. В противном случае народ простой его уничтожит, и особенно русский народ, который сам не понимает, хочет ли он видеть во властителе «хорошего» человека.
Бунин в меньшей степени, Набоков и «примкнувший» к ним советский Катаев в литературе «последыши» так называемого дворянского аристократизма. Поза, надменность и раздражение слышны в интонациях их героев, и, кроме того, присутствует женственная сентиментальность. Утонченная детализация и внешнее описание людей и предметов говорит о их «ветхобиблейскости», хотя Бунин часто говорит о своей приверженности Богу, Христу.
…Драли крестьян, е…ли крестьянских девушек, стали плохие начальники над народом, а потом воздыхали по заграницам о былой красоте и ушедшей красивой России. Впрочем, «поживи-ка с этими американцами», с народом, которому литература не нужна и который в литераторе видит бездельника или инородца, не так запоешь. Я, можно сказать, жил «со своим народом» и знаю, о чем я говорю.
В наше же время появились псевдо-аристократишки неизвестно какой веры и национальности. И этот «аристократизм» очевиден в применении ими мата. Эстетизм есть, образование есть – но вот души маловато. Гордыня и какая-то этическая нечистоплотность. Потому больше и причастны к Афродите Пошлой. Потому часто путают искусство с жизнью. Вечные юноши и девицы, педерасты и лесбиянки, они в газетах и на телевидении доминируют, создавая из своей деятельности общественный туалет, кабак или казино. И что уж там говорить о душе, когда у них «я» на первом месте, и когда они «всех остальных» презирают.
Как говорила по пьянке моя матушка: «Я – все я – кутузая свинья! Вот кто я».
Что-то еще будет в России бедной и теряющей чувство меры и прирожденный вкус, теряющей понимание, что хорошо, а что плохо.
Забытые Богом и мной могилы отца и матери. Перед матерью – небольшая вина. Впрочем, слишком много «насолили» они мне в этой жизни (скандалы, драки, пьянство, осуждение своих детей), чтобы предаваться печали по любви к ним, которую они убили уже при их жизни. Если есть иной мир – встретимся, поговорим. А так, иногда посещаю в Тверской губернии могилу бабушки и деда, на деревенском кладбище, над рекой Тверцой, в деревне под названием Спас. Красота высоких берегов, широта полей, амфитеатр леса за рекой. Там я не раз собирал грибы (в детстве и отрочестве) и, выходя к реке, шел пять километров вверх по течению к своей деревне Внуково; гуси были на том берегу и, кажется, сделав рукой козырек, стоя на том же берегу, издали искала взглядом меня моя бабушка. Это и есть моя любовь и родина.
Удивляюсь «пророчеству» российских писателей и поэтов. Что за глупость! Претензия своего козьмапрутковского «я» объять необъятное, носящее какой-то глобальный характер. Вера, что «литературное слово» может воспитать души и носить просветительный характер. Светская литература, даже самая лучшая, едва ли входит в двери церкви, скорее останавливается на ступенях, чаще всего она проявляется в шутовстве, иронии и юморе (Гаргантюа и Пантагрюэль и т. д.), лучшая – в страданиях по страстям человеческим (Еврипид, Софокл, Шекспир и т. д.).
Что касается современных «православных» писателей и моралистов (Крупин, Распутин и т. д.) – им прямая дорога в священники, то есть в посвященные. А так: нечего своим пером смущать умы человеческие, смешивая понятия и представления, путая хряпу с капустой, Юпитера с быком и советуя, как следует жить. И часто раздражены, часто агрессивны и даже озлоблены. Часто тираничны в быту, ибо в тираническое время родились, а в посттираническом, где цинизм и разврат есть следствие не столько демократии, сколько тирании, живут. Ныне же деньги являют власть, как во времена тиранические власть являла деньги.
Большой грех без уважения или любви упоминать в печати имена еще не умерших писателей (но не функционеров от литературы), ибо человек, пока не умер, может измениться в лучшую сторону, совершить нечто прекрасное. Оттого, что ты ошибался в своих выводах, станет стыдно. Да и вообще суд над человеком окончательный могут делать только Бог и Вечность.
Встречался некогда с одним X. Трус, если не стукач, он был сыном чекиста, что при определенных обстоятельствах в то время (Хрущев, Брежнев) было одно и то же (преемственность, очевидно, ценилась в определенных органах).
«В наше время существует система галочек. Набрал больше положенного, и на тебе поставлен крест. Тебя не только не будут печатать, но и могут посадить. За некоторыми писателями большая слежка, – говорил он. – И поэтому не надо превышать определенный предел галочек».
«Зачем ты это читаешь (я читал в Союзе Писателей, на кружке, свои «Записки сумасшедшего» – вполне безобидную по нашим временам вещь). – Ты же знаешь, что это читать на людях нельзя», – сказал он, подойдя ко мне после прочтения. Это казалось ему крамольным, кажется, он осторожно «курировал» меня.
Мне были противны эти разговоры. Я думал об определенных людях, которые сами проговариваются, что они причастны к «системе галочек». Я однажды ему сказал, что он – стукач. Кажется, он не обиделся.
После этого мы не виделись несколько лет.
Он говорил с брезгливостью о пьянстве русского народа. Я не без раздражения однажды ему сказал: «Русский народ – это мы».
Нет, он, очевидно, не причислял себя к русскому народу, он причислял себя, очевидно, к ИТР. Инженер и сын чекиста, он имел сытое достоинство и был рационален, как поросенок. Впрочем, мне плохого, кажется, он ничего не сделал. Бывают люди и хуже…
Высшее искусство – вдохнуть в прекрасное прекрасную душу, освежить жизнь, возвысить. Как часто красота и даже ослепительная красота несхожа с душой носительницы этой красоты. На этом часто обманывается юность. Этого до определенного времени не знал я.
«Меланхолия, уныние, застенчивость, эгоизм – вот жесткая расплата за высшие умственные дарования, которые они тратят, подобно тому, как злоупотребления чувственными наслаждениями влекут за собою расстройство половой системы, бессилие и болезни спинного мозга, а неумеренность в пище сопровождается желудочными катарами» (Ломброзо «Гениальность и помешательство»).
Я и есть герой нашего времени. Герой, так сказать, последней эпохи, грустный мальчик из-под колючей проволоки. Бледный недоносок, родившийся «в рубашке».
Вот «он» смотрит туда, в море, в залив, где «белеет парус одинокий», и вот он трогает детской рукой колючую проволоку, и вдруг сапог, хромовый сапог офицера, появляется в поле его мальчишеского зрения, сапог, готовый подмять его и раздавить. И вот тут уже мальчик поднял вверх глаза и двумя ручонками стал обнимать этот черный хромовый сапог, и мальчик уже умоляюще смотрит. Он умоляет отца, ибо этот сапог пришел с полей войны и взошел на ограниченную территорию, на заключенную проволокой в два ряда территорию и, встав на вышку, взглянул окрест себя и душа его страданиями человеческими не наполнилась…
