Подход Генри «остановись и подумай» заставил меня задуматься. Генетический анализ – это непривычный и недешевый способ получить медицинскую информацию о себе и своей семье. Узнаю ли я что-то, чего не знал раньше? Не лучше ли потратить эти деньги на отпуск с семьей в Сан-Диего? Но отпуск продлится всего несколько дней. В эпоху медицинского туризма, когда американцы едут в другие страны за более дешевыми процедурами, я всегда смогу отправиться в виртуальное путешествие по моему собственному геному. Это позволит мне найти генетические связи со своими живущими родственниками и всеми нашими предками за последние 200 000 лет.
Из моей личной и семейной медицинской истории я знал, что шансы обнаружить у меня что-то, однозначно требующее лечения, довольно низкие. При консультации по поводу генетических рисков это иногда называют априорной вероятностью. В целом для человека со скучной медицинской историей, как у меня, вероятность найти мутацию, требующую медицинского вмешательства, составляет 1–3 %. Для меня важнее была личная информация, позволяющая выяснить мое генетическое происхождение и корни нашей семьи. Кроме того, если у меня при анализе выявятся рецессивные опасные мутации, это может принести пользу моим детям. Но начну ли я тревожиться, если окажется, что я носитель неизвестного аллеля какого-то гена, важного для развития заболевания? Генри Линч предупреждал, что эта информация без возможности принять превентивные меры может меня обеспокоить. Может ли это расстроить и встревожить меня до такой степени, что помешает наслаждаться жизнью?
Однако же мы не обязаны анализировать весь геном сразу, мы можем выбрать группы генов или даже отдельные гены, а какие-то можем исключить из анализа. Например, Джеймс Уотсон, один из открывших структуру ДНК, выложил свой геном в интернет, но при этом он не хотел знать о возможном риске возникновения болезни Альцгеймера и потребовал удалить эту информацию прежде, чем ему сообщат результаты. Это был его личный выбор.
Что касается меня, возможно, я несколько наивен, однако не только решился делать анализ, но и выбрал полногеномный вариант. При этом я понимаю, что многие могут не захотеть узнать о неизлечимых мутациях, поскольку это может привести к нежелательной тревожности и депрессии.
Итак, врач стал пациентом. В следующий раз, когда я посетил Генри в его клинике в Небраске, я сдал кровь, прочитал бланк информированного согласия, и образцы крови были отправлены при комнатной температуре службой экспресс-доставки, потому что ДНК, как правило, очень стабильна.
За почти 20 лет я ни разу не встречал пациентов, жалующихся мне на генетическую дискриминацию (Луц, Женевьева и штат Нью-Йорк не в счет), и понимал, что такое бывает очень редко. Но теперь, когда сам стал пациентом, я заметно волновался по этому поводу. Я несколько раз внимательно перечитал Закон о запрете генетической дискриминации. Если анализ выявит у меня мутацию с неблагоприятным прогнозом (вчера я забыл ключи от дома, значит ли это, что у меня начинается преждевременная деменция?), то этот закон не позволит работодателю уволить меня по такой причине. Закон гарантирует, что я не потеряю медицинскую страховку из-за проявления генетической дискриминации. Как и некоторые пациенты, я подумал, не следует ли мне увеличить страховую сумму и купить дополнительно полис, обеспечивающий страхование на случай длительного ухода. Однако, по предварительным данным, вероятность мутации, о которой следует беспокоиться, слишком низка (хотя, возможно, я весьма оптимистично считал себя более похожим на Форсмана и Харрингтона, а не на Карриона) и из-за моей страсти к генетическому самопознанию решил идти до конца, невзирая ни на что.
Прошли месяцы, а секвенатор все продолжал секвенировать. Наконец я встретился с виртуальным двойником своего генома. Инструкция к моему организму находилась на маленьком серебристом жестком диске, почти таком же тонком, как и мое свидетельство о рождении. Мне пришло в голову, что однажды его можно будет использовать, чтобы клонировать мои органы или даже всего меня. Если мне понадобится напечатать на 3D-принтере почку или сердце, на этом жестком диске можно найти все гены, чтобы получить совместимые ткани, вся необходимая информация была там. Возможно, в будущем кто-нибудь захочет меня воскресить, чтобы я написал продолжение этой книги. Или же более мрачная перспектива: если я умру до того, как выплачу ипотеку, агентство Fannie Mae может захотеть клонировать меня и заставить клон работать, пока долг не будет выплачен.
Что касается интерпретации полученных результатов, то мой опыт работы профессиональным генетиком подсказывал мне, что надо сосредоточиться не на полутонах, а на черном и белом – на тех аллелях, с которыми явно все в порядке, и тех, которые в случае мутации меняют структуру белка и значительно влияют на предрасположенность к заболеваниям. Этот черно-белый набор иногда называют интерпретомом. Это гены, изменения в которых сильно повышают риск заболевания, и те аллели, которые с большой вероятностью могут содержать мутацию. В моем случае этот список оказался коротким, возможно, из-за того, что я делал тест не по медицинским показаниям.
Моя мать была из евреев-ашкенази, и в 40 лет у нее диагностировали рак груди. Опухоль была обнаружена рано при тщательном мануальном осмотре и была хирургически удалена до того, как рак успел бы распространиться в лимфоузлы или другие области организма. Мать полностью восстановилась, и, хотя с того времени прошло уже почти 40 лет, у нее не появилось ни новой опухоли в груди, ни вторичных метастазов. Рак груди часто встречается у евреев-ашкенази, у моей матери были все основания просить, чтобы страховая компания оплатила анализ на гены, связанные с этим заболеванием. Но мать так никогда и не прошла генетическое тестирование.
Она сказала: «Чему быть, того не миновать, у меня и без того достаточно забот. С моим везением, кто знает, что у меня найдут». И пожала плечами. «Я не хочу думать о генетическом анализе». Она продолжала приходить на осмотр, но не хотела дополнительно тратить душевные силы. Она лишь хотела жить своей жизнью.
Моя мама была еврейкой и росла во времена нацизма и холокоста. Поэтому она очень беспокоилась на тему генетического тестирования и возможности использовать его для социальной дискриминации. Поскольку я был ее сыном, риск получить в одном из BRCA-генов мутацию, повышающую вероятность возникновения рака груди, яичников и поджелудочной железы, составлял от 4 до 13 %. Мог ли у меня быть повышенный риск возникновения рака поджелудочной железы? Или, что еще хуже, мог ли я передать мутацию в гене BRCA своим дочерям?
По отцовской стороне в моей семье у мужчин повышенный уровень холестерина, хотя у нас и нет ранних инсультов, инфарктов и аневризм аорты. Могут ли у меня быть мутации в генах семейной гиперхолестеринемии LDLR, APOB или PCSK9? Поскольку сейчас есть эффективные препараты для лечения этого заболевания, выявление мутации помогло бы мне сохранить здоровье в старости. Вот только стоимость этих лекарств может быть непомерной. Не получится ли так, что я спущу все пенсионные накопления своей семьи на препараты, которые мне на самом деле не нужны, учитывая высокую продолжительность жизни по отцовской линии, несмотря на повышенный уровень холестерина?
