– Ну уж не ведаю, доволокусь ли, – проворчал Файка, но больше не вымолвил ни слова, пока они шли – сперва свернули на Малую Бронную и дошли по ней до Большой, а дальше, миновав храм Иоанна Богослова, ворота которого были закрыты на тяжелый висячий замок, дошли до небольшого двухэтажного дома, стоявшего в глубине оголенных зарослей сирени.
– Странно, как это Риту не тронули большевики, – пробормотал Дунаев. – В Питере бывшим фрейлинам императрицы не живется…
– Покойной императрицы, – сухо поправил Степан, перекрестившись на увенчанный крестом купол храма. – Мы недавно случайно встретились с Ритой на улице, и она сама удивлялась, что еще жива. Очень хотела уехать из Москвы, но пока не получалось. Не так-то это и просто, в самом-то деле, особенно если не хочешь предъявлять документы на такую опасную фамилию, как Хитрово!
– Будем надеяться, что она все еще не уехала, – сказал Дунаев.
– Будем, – кивнул Степан. – Скажите, эти люди, которых мы преследуем, вас видели?
– Меня могли, – признался Файка. – Столкнулись раз на Литейном, может, и заприметили.
– Тогда ждите тут, – велел Степан. – Я сам поднимусь и разузнаю, как дела обстоят. А то, если они здесь, как бы их не спугнуть.
– Ждать я не стану, – отмахнулся Дунаев, направляясь к дверям. – Я для того сюда и приехал, чтобы их спугнуть. Вернее, напугать до смерти.
– Они могут быть вооружены, – заикнулся было Степан, но Дунаев только бросил через плечо:
– Я тоже! – и вошел в парадное.
– Может быть, вы хотя бы позволите показать, в которую квартиру вам предстоит вламываться? – не без ехидства поинтересовался Степан, обгоняя его и взбегая во второй этаж.
На площадку выходили две двери, обе с «глазками». Степан знаком велел Дунаеву и Файке остаться на лестнице и постучал в правую дверь.
Никто не открывал.
Степан приложил ухо к двери и долго слушал.
Потом выпрямился, пожал плечами:
– Полное впечатление, что там никого нет. А вы абсолютно уверены, что речь шла именно о Рите Хитрово?
– Эту мысль подал Павлик, – сказал Дунаев. – Ведь Рита была подругой Веры, ну, скорей всего, ее знала и Ната… Другие Риты ни Павлику, ни мне неизвестны.
Степан стукнул в соседнюю дверь, однако не открывали и там, – так же, впрочем, как не открыли и ни в одной квартире в первом этаже. Похоже было, что в доме вообще пусто.
– Небось флагами махать подались, – проворчал Файка, прижимая руку к животу, в котором вдруг до неприличия громко забурчало.
– Еще бы не махать! – криво ухмыльнулся Бородаев. – Сегодня смотр войскам на Красной площади Троцкий принимает. Верхом, по-царски, на коне! Надо же на него полюбоваться сходить, как удержаться!
– Чего не сходить на сытое брюхо? – тоскливо пробурчал Файка.
– Ладно, – вздохнул Дунаев. – Зайдем, Степан, пока в эту вашу забегаловку, а потом вернемся. А то и впрямь ноги от голода подкашиваются.
– Разумно, – согласился Бородаев, выходя во двор.
Файка со всех ног устремился за ним, с надеждой вопрошая:
– А всамделе невдаль идти?
– Два шага, – успокоил Степан.
Два не два, но это и правда оказалось не очень далеко: не более чем через сотню шагов в глубине дворика и впрямь показалось некое покосившееся строение.
– Бывшая кухмистерская
[71], – пояснил Степан. – Теперь это чуть ли не единственное место в Москве, где можно получить чистый спирт.
– Что значит – получить? – удивился Дунаев.
– А вот сами увидите.
И впрямь – спирт здесь не приносил официант или, по рангу этого незамысловатого трактира, половой, а получали его по талончикам. Для этого надо было пройти целую процедуру! Сначала заплатить вперед какому-то черноусому кавказцу пятьдесят рублей, чтобы получить от него сам талончик. Дунаев выложил сто пятьдесят рублей – за троих. С этими талонами вошли в сумрачный зальчик с низким сводчатым потолком и сели за стол, покрытый на удивление чистой клеенкой. Не официант, не половой, а услужающая девушка в беленьком кокошнике объявила, что в меню сегодня буженина и телятина.
– Возьмем буженину, – выбрал Степан. – Здесь она всегда хорошая, свежая.
– А это чевой-то – буженина? – скосоротился Файка. – Мясо когошнее?
– Свиньи мясо, – усмехнулся Степан. – Копченая свинина. Или тебе религия твоя не дозволяет?
– Какая нонче религия? – удивился Файка. – Я русский, православный был, да весь вышел, а свинину люблю. На кабанов диких хаживал, сами коптили. Знал бы ты, какая ж это была вкуснотища!
– Погоди, потом расскажешь, – прервал Степан. – Пошли теперь за спиртом. Вещи только не оставляйте, а то им ноги приделают в два счета.
Они гуськом прошли в какую-то каморку, из нее в другую, дальше проследовали темным коридорчиком и попали в еще более темную, низенькую, холодную комнату, где уже нетерпеливо топтались десятка два мужчин. Спустя некоторое время открылось маленькое потайное окошечко, откуда высунулась чернобровая и черноусая физиономия виночерпия, отмерившего каждому лафитный стаканчик
[72] спирта в обмен на талончик. Бережно неся драгоценную жидкость, побрели обратно, чтобы закусить уже принесенной бужениной, которая и впрямь оказалась весьма недурна, как, впрочем, и черный хлеб, который здесь давали в придачу.
Заказать еще буженины и сходить за спиртом пришлось четырежды, только тогда оголодавшие за последние дни Дунаев и Файка почувствовали, что и наелись, и напились.
– Чтой-то не видал я в Питере т-такого вольготного м-местечка! – завистливо проронил Файка, озирая бывшую кухмистерскую. – Хорошо живут м-москвичии…
Язык у него изрядно заплетался.
– Столица, ничего не поделаешь! – усмехнулся Степан. – Раньше москвичи питерцам завидовали, теперь питерцы – москвичам. В самом деле, не от вас первых слышу, что, как у нас ни голодно, а живется вольней, чем в Питере, – разумеется, тому, у кого деньги есть. Торговля идет на черном рынке замечательно: я думаю, что в этой трущобе за день пропиваются десятки тысяч рублей. Вот вам наше времечко! Давно ли роскошный, пышный, лукулловский «Яр» выручал за целые сутки гомерических виноизлияний шесть-семь тысяч, а теперь в грязной кухмистерской одним спиртом и бужениной огребают, может быть, в десять раз больше яровского.
