Как ни тяжело казалось в Тобольске, а все же расставаться с ним было страшновато. Да и за здоровье Алеши боялись – как-то он дорогу перенесет? Но понимали, что ничего хорошего в Тобольске уже не ждет: полковника Кобылинского и его солдат заменила смешанная охрана из латышей и моряков. Те обращались с заключенными куда суровее своих предшественников. Номинально главой охраны значился кочегар Хохряков, но на деле всем заправлял большевик Родионов. Этот человек не знал жалости – напротив, он словно получал удовольствие, мучая тех, кто был в его власти. Ему взбрело в голову организовать в губернаторском доме ежедневную перекличку.
Девушки должны были собираться в гостиной и отвечать на вопросы Родионова: «Вы Ольга Николаевна? Татьяна Николаевна?» и так далее. При этом он пренебрежительно замечал, что их здесь так много, что он не может запомнить ни имен, ни лиц.
Старшие сестры становились при этом вокруг младшей и незаметно, но крепко держали ее за руки. Знали, что с ее характером она может и гадость какую-нибудь ляпнуть, чем навлечет на всех беду еще большую, чем теперь. Впрочем, со временем она научилась сдерживаться и просто стояла, опустив глаза, а когда звучало ее имя, только кивала, не в силах заставить себя отвечать на этот идиотский вопрос: в самом ли деле она – это она?
Внутри дома были размещены часовые. Все двери следовало держать открытыми.
Родионов очень хотел исполнить приказ, пришедший из Петрограда, как можно скорее, однако его сдерживало состояние здоровья Алеши, который с 12 апреля не поднимался с постели. За жизнь заключенных он ответил бы перед революционным судом.
Однако 20 мая в Тобольск как раз прибыл пароход с немецкими военнопленными. Это была та самая «Русь», на которой они плыли до Тобольска. Ее-то и решено было использовать для путешествия в Тюмень. Вместе с детьми на борт корабля поднялись около двадцати человек сопровождающих – те, кто с самого начала делили с ними ссылку.
Родионов, Хохряков и подчиненные им солдаты конвоировали заключенных. При отъезде они полностью разграбили губернаторский дом. Забрали все, что принадлежало семье и было оставлено, – даже лошадь с экипажем, специально присланные архиепископом, чтобы отвезти детей на пристань.
Пароход отошел. Это было мучительное путешествие. Сестрам не разрешили запирать двери их кают. Везде были расставлены часовые, причем из гардеробных комнат их удавалось выставить лишь с большим трудом. Когда пассажиры находились на палубе, неподалеку обязательно пристраивался кто-нибудь из солдат, и следовало громко разговаривать по-русски, чтобы охране было понятно, о чем идет речь.
Дни стояли солнечные, и Алешу часто вывозили на палубу в специальном кресле. Однако на ночь Родионов запирал его в каюте – к большому неудовольствию матроса Нагорного, который сменил верного Деревьянько.
Но вот пароход прибыл в Тюмень, и местные власти почему-то решили арестовать всех прибывших из Тобольска. После долгих переговоров их удалось успокоить, и девушкам с братом и слугами разрешили покинуть судно.
Тем временем по городу распространились слухи об их прибытии, и вскоре на пристани собралась целая толпа. Некоторые женщины бросали детям цветы, но солдаты грубо отогнали их прочь.
И вот всех посадили в поезд. Вагон, в котором они ехали, был необычайно, неописуемо грязен, но солдаты, видя общее отвращение, намеренно делали все, чтобы испортить пассажирам настроение. Двери купе велено было держать открытыми, а внутри вагонов разместили вооруженных часовых. В таких условиях удавалось обмениваться лишь краткими, ничего не значащими замечаниями.
Алеша чувствовал себя все хуже, остро ощущая унизительность своего нового положения, и развлечь его удавалось только карточными фокусами, которые умела показывать Ольга. Когда это надоедало, принимались разглядывать карты. Это была знаменитая колода «Русский стиль», выпущенная Александровской мануфактурой в 1913 году, к трехсотлетию императорского дома. Сколько воспоминаний было связано чуть ли не с каждой картинкой! Дети смотрели на них и словно получали привет от близких людей.
Ночью 23 мая поезд пришел в Екатеринбург, но людей выпустили из вагона только утром: местное начальство что-то долго решало. На станцию прибыло несколько мрачных комиссаров с солдатами, здесь же в ряд выстроились извозчики. Сестрам пришлось самим нести свои тяжелые саквояжи и сумки, а когда Нагорный попытался им помочь, его грубо оттолкнули. Тут же на перроне несколько сопровождающих были арестованы и отправлены в тюрьму. Больше их никто не видел.
В Екатеринбурге люди тоже приветствовали сестер и брата: кланялись, передавали пирожки с морковью и горохом (оказывается, здесь такие особые пирожки) и цветы. Сразу было видно, что для встречи срезали комнатные цветы, в основном герани: белые и розовые.
Родителей не предупредили о приезде детей, и каково же было их изумление, когда этим майским утром они вдруг вошли в дом! Радость от этой встречи заставила всех на мгновение забыть все пережитые страдания. Правда, она была немного омрачена наглой проверкой вещей. Солдаты бесцеремонно открывали саквояжи сестер, рассматривали вещи и позволяли себе реплики: «Это смешно, это слишком роскошно…» Один, с наглыми рыжеватыми глазами и носом, похожим на нелепый башмачок, хохотал без остановки и нагло разглядывал девушек с ног до головы, словно мерку снимал. Потом сказал младшей:
– В сказках меньшая сестра самая красивая, а вы что-то не вышли ни рылом, ни ростом!
Она так и вспыхнула и очень хотела сказать, что у нее – лицо, а рыло он увидит, если посмотрит в зеркало, однако Татьяна изо всех сил наступила ей на ногу, а Маша вонзила ногти в ее руку.
Боль оказалась сильнее гнева, она опустила глаза и промолчала.
Подробный осмотр их вещей – особенно белья! – продолжался. Реплики становились все наглей. Теперь уже старшие сестры с трудом сдерживали слезы. А младшая, внезапно успокоившись, холодно смотрела на охранников и думала, что ненавидит их всех, особенно этого… с рыжими глазами и носом башмачком. Узнать бы его имя, чтобы в церкви поставить на него свечку концом вверх! Конечно, это грех, но подставлять другую щеку ей уже осточертело!
* * *
«У меня есть двоюродный брат Афанасий Иванович Руденков. Его большевики мобилизовали, и он служил в Екатеринбурге шофером на бронированном автомобиле, числился же в отряде матросов, хотя одет был не в матросскую форму, а в синий костюм и коричневую фуражку. Я спросила его: «Неужели императора расстреляют?» А он ответил, что его увезут в Верхотурье и заключат в монастырь. Я спросила, что с ним сделают, если город заберут чехи. Брат ответил: «Тогда его, наверное, отправят в Германию, так как большевики за него взяли у немецкого короля много денег, и король взял его к себе на поруки»
[70].
* * *
– …К Рите, так к Рите, – покладисто кивнул Степан. – Тем более что живет она совсем рядом – на Большой Бронной. А оттуда не столь уж далеко и место, где можно будет поесть.
