– Почему мы не доехали прямо до места? – робко спросила Ната, которую клонило в сторону весом саквояжа. Ноги подворачивались на стоптанном булыжнике.
– В самом деле, – проворчала Елизавета Ивановна. – Зачем на себе все эти тяжести тащить?
– Затем, что нам надо быть осторожными, – ответил Верховцев, останавливаясь, поджидая отставших спутниц и сурово глядя на них. – Вы, кажется, позабыли, что произошло в Петербурге? А там произошло нечто непонятное. И неизвестно, не потянется ли вслед за нами в Москву рука того, кто убил Веру.
Елизавета Ивановна ахнула; Ната уронила саквояж, резко сдвинула со лба съехавший платок:
– Но разве не я убила Веру?!
– Разумеется, нет! – раздраженно проговорил Верховцев, поднимая саквояж и снова вручая ей. – Что за идиотство – такое подумать?! Выкинь это из головы! У меня есть для этого совершенно конкретное объяснение, но давайте не будем разыгрывать на улице финальную сцену шекспировской трагедии, когда благородные герои обличают злодеев и справедливость торжествует. Она все равно не восторжествует, а поэтому идемте быстрее: я дам все пояснения, но попозже, когда устроимся у Риты.
Дальнейшей дороги Ната не замечала: слезы так и лились, а сквозь них ласково смотрело милое, мертвое, но даже в смерти такое нежное лицо Верочки.
– Прости, прости меня, я не виновата, – бормотала Ната, одной рукой размазывая слезы по лицу, а другой вцепляясь в рукоять саквояжа.
«Конечно, ты не виновата, – ласково бормотали, не размыкаясь, мертвые Верочкина губы. – Я бы все равно скоро умерла…»
– Почему?! – с ужасом воскликнула Ната, но тут же к ней приблизилось суровое, озабоченное лицо Петра Константиновича:
– Ната, очнись! Мы пришли.
Двухэтажный облупленный особнячок стоял в глубине сиреневого садика, и единственная дверь была гостеприимно распахнута.
Вошли, начали подниматься по лестнице во второй этаж. Какая-то женщина вбежала в подъезд следом, обогнала их и теперь проворно поднималась впереди, изредка оглядываясь через плечо. Начала отмыкать дверь, но все косилась с любопытством.
Верховцев скрипнул зубами. Очень не вовремя появилась Ритина соседка, да еще такая любопытная!
Но деваться было некуда: пришлось стукнуть в планку, прибитую наискосок к обитой потертой кожей двери, потом еще и еще.
– Кто там? – послышалось из-за двери, а затем в глазке стало темно: явно в него смотрели изнутри.
Верховцев встал напротив, чтобы его лучше было видно.
– Маргарита Сергеевна, это я, узнаете? – спросил он, надеясь, что не придется называть своего имени.
– Господи! – раздался крик из-за двери, и та распахнулась. Рита замерла на пороге, сжимая у горла концы теплой шали. – Боже мой, Настенька!
– Ее зовут Ната, вы забыли, дорогая, – с натужной ласковостью проговорил Верховцев, не без усилия сдвигая с пути Риту и вталкивая своих женщин в квартиру.
Соседка по-прежнему топталась на своем пороге. Верховцев криво улыбнулся ей и захлопнув дверь.
В полутемной прихожей приложил палец к губам, склонился к глазку.
Ну да, соседка явно навострила уши и не спешила войти к себе. Впрочем, он и так понял, что все равно придется заметать следы.
Рита, сообразив, что надо молчать, сделала знак проходить в комнаты. Но когда закрыли двери в прихожую, бросилась к Нате, обняла, припала к ней и зарыдала чуть ли не в голос.
Ната стояла столбом, по-прежнему держа в руке саквояж, только тряслась и всхлипывала. Наконец Верховцев взял у нее саквояж, поставил, налил воды из большого графина, подал сначала ей, потом Рите, затем жене, которая тоже плакала. Наконец женщины немного успокоились.
– Настенька… Наточка… – простонала Рита, падая на диван. – Как ты смогла?! А остальные?!
Ната слегка покачала головой, и Рита снова громко всхлипнула.
– Возьмите себя в руки, – скомандовал Верховцев таким тоном, что Рита, скорчившаяся на диване, мигом подобралась. – Слишком долгая история. Не до нее сейчас. Лучше объясните, что все это значит? – Он указал на чемодан и портплед в углу, на брошенную в кресло котиковую шубку: – Вы что, уезжаете?
Рита всплеснула руками:
– Ах боже, я и забыла про все, вас увидев. Да, да, у меня сегодня поезд… – Она побледнела: – Господа, как же быть? Я не смогу отложить отъезд, вы понимаете? Если я не уеду сегодня, пропадут билеты, за которые плачены огромные деньги, я продала чуть ли не все, что у меня было! Какой ужас! И предложить вам остановиться здесь я не могу: вот-вот должны появиться новые жильцы, хозяйка уже сдала эту квартиру. Не понимаю такой спешки: в Москве полно пустующих домов, можно найти себе хоть целый особняк! С другой стороны, здесь есть свет, квартира телефонирована и работает канализация, а по нынешним временам это очень много значит!
– Далеко ли вы едете? – светским тоном прервал Верховцев ее заполошное щебетанье.
– В Крым, – пролепетала Рита. – В Ялту. Или в Одессу! Как получится. На дорогах, говорят, полная неразбериха: направляешься в одну сторону, а приезжаешь в другую.
Ната встрепенулась, поглядела широко распахнутыми глазами:
– Я тоже хочу в Ялту! В Ливадию! Я слышала, там бабушка…
– Мы обязательно туда отправимся, – ласково сказал Верховцев. – И, надеюсь, ты встретишься с ней. Очень удачно, что Маргарита Сергеевна уезжает раньше: она постарается повидаться с твоими близкими и предупредит их о том, что ты жива и вот-вот появишься. Они дождутся твоего приезда.
– Конечно! – захлопала в ладоши Рита. – Я это сделаю!
– Как вы можете… – вдруг низким, сдавленным голосом проговорила Елизавета Ивановна, с ненавистью глядя на Риту. – Как вы можете говорить об отъезде?! Вы строили из себя ближайшую подругу и помощницу несчастной семьи, но, как и всегда, для вас в центре мирозданья была только собственная персона. Ваше самолюбование губительно! Всем известно, как повредила узникам ваша дурацкая поездка! И вот теперь вы думаете только о деньгах, которые пропадут, о своих билетах, но и в мыслях нет позаботиться о бедной девочке, даже предложить ей крышу над головой вам в голову не приходит!
Рита заломила руки, ее серые глаза налились слезами, лицо пошло красными пятнами от обиды.
Ната нахмурилась:
– Не надо, Елизавета Ивановна. Не надо так. Рита не виновата, у нее своя жизнь, мы ведь без предупреждения нагрянули. А что до ее приезда к нам…
– А что до ее приезда к вам, – перебил Петр Константинович, – то до меня доходили слухи, будто даже Керенский позднее добродушно признавал: «Собирались молодые люди, столь же воодушевленные, сколь и неопытные. До правительства дошли сильно преувеличенные слухи, так что пришлось заняться расследованием. Серьезной опасности не обнаружилось, дело было закрыто». Путешествие Маргариты Сергеевны он снисходительно назвал «хорошим примером истинной преданности и отсутствия всякого здравого смысла».
