– Нет. Покуда я до угла доплелся, они как в воду канули.
– А, черт… – просвистел сквозь зубы Дунаев. – Ладно, и на том спасибо. Ну, я пошел.
– Далеко? – насторожился Файка. – Уж не на Кирочную ли?
– А ты что за спрос? – съехидничал Дунаев.
– Дык как же?! – развел тот руками. – Разве ж я не человек? Разве ж мне неохота тебе подсобить убивцу изловить?! Как ты их искать будешь, Нату с ее буржуем, если ты их видеть не видывал? Они мимо пройдут – ты и не чихнешь! А я их лица рассмотрел! У меня глаз вострый!
– Ну да, буржуя ты описал очень выразительно, – вынужден был согласиться Дунаев. – А девушка? Какая она из себя? Что маленькая, я и сам знаю, а лицо? Лицо у нее какое?
Файка отвел глаза:
– Лицо да лицо. Какие у девок лица? Глаза… светлые такие. Волос русый. Да ладно, пошли! Коли увижу, сразу знак подам.
И он метнулся к выходу из Казачьего переулка.
Дунаев поспешил следом.
* * *
«…Он слишком долго жил, пользуясь милостью революции, этот коронованный убийца.
Рабочие и крестьяне, поглощенные гигантской творческой работой и великой революционной борьбой, как будто не замечали его и оставляли жить до народного суда.
Историей ему давно был вынесен смертный приговор. Своими преступлениями Николай Кровавый прославился на весь мир. Все свое царствование он безжалостно душил рабочих и крестьян, расстреливал и вешал их десятками и сотнями тысяч. Расстреливал он бедняков и тогда, когда они просто поднимались против своих хозяев, и тогда, когда они шли к нему за помощью.
Вокруг сидевшего в тюрьме бывшего царя все время плелись искусные сети заговоров. При переезде из Тобольска в Екатеринбург был открыт один из них. Другой был раскрыт перед самой казнью Николая. Участники последнего заговора свои надежды на освобождение убийцы рабочих и крестьян из рабоче-крестьянского плена определенно связывали с надеждами на занятие красной столицы Урала чехословацкими белогвардейскими погромщиками.
Народный суд над всероссийским убийцей опередил замыслы контрреволюционеров.
Воля революции была исполнена, хотя при этом были нарушены многие формальные стороны буржуазного судопроизводства и не был соблюден традиционно-исторический церемониал казни «коронованных особ». Рабоче-крестьянская власть и в этом случае проявила крайний демократизм: она не сделала исключения для всероссийского убийцы и расстреляла его наравне с обыкновенным разбойником.
Нет больше Николая Кровавого, и рабочие и крестьяне с полным правом могут сказать своим врагам: вы поставили ставку на императорскую корону.
Ваша карта бита…
Получите сдачи – одну пустую коронованную голову…»
[41]
* * *
Самое скверное, самое страшное сообщено сегодня о том, что болезненно ожидалось целый год, – Императора Николая Второго расстреляли…
Вчера состоялось заседание Президиума ЦИК 5-го созыва, под председательством Свердлова и в присутствии Аванесова, Сосновского, Теодоровича, Владимирского, Максимова, Смидовича, Розенгольца, Митрофанова и Розина, и на этом заседании оглашено, что в последние дни Екатеринбургу серьезно угрожали чехословаки, и ввиду этого Президиум Уральского областного совета постановил расстрелять Николая Романова, что и было приведено в исполнение 16 июля. «Жена и сын Николая Романова отправлены в надежное место.» И президиум ЦИК, обсудив это известие, постановил: «Всероссийский ЦИК, в лице своего президиума, признает решение Уральского Областного совета правильным».
В «Правде» по поводу трагического конца Николая Второго, конечно, передовица, повторившая давно известную и всем надоевшую легенду о «кровавости» расстрелянного императора. Статья заканчивается так:
«С двух сторон он был связан с империализмом разбойничьих государств Европы. Там будут плакать о нем. У русских рабочих и крестьян возникнет только одно желание: вбить хороший осиновый кол в эту, проклятую людьми, могилу»…
[42]
* * *
Верховцев начал работу со «второй Семьей» почти сразу после вступления Столыпина в должность министра внутренних дел. Тогда у них состоялась приватная беседа – и Верховцев приступил к делу.
Очень немногие знали, что спокойный и сдержанный присяжный поверенный
[43] Петр Константинович Бойцов (это была его настоящая фамилия, а документы Верховцева он раздобыл себе только после Февральской революции) на самом деле состоит секретным сотрудником при Отдельном корпусе жандармов. Формально он подчинялся генерал-лейтенанту Курлову, фактически – премьеру Столыпину.
Для этого имелись свои причины. С Петром Аркадьевичем они были троюродными братьями по материнской линии, и после смерти родителей Петр Бойцов воспитывался в семье Столыпиных. Он был на десять лет младше своего тезки (отчего в семье их называли Петька-меньшой и Петька-старшой), однако Петр Столыпин относился к нему не свысока, а как к равному. Во многом Петька-меньшой был Петьке-старшому даже ближе, чем родные братья – Михаил и Александр.
После гибели на дуэли Михаила Столыпина, который на смертном одре завещал Петру жениться на его невесте, Ольге Борисовне Нейдгард, тот никак не мог решиться сделать ей предложение. Почти в отчаянии он спросил тезку, как ему быть и что делать. Петька-меньшой с наивностью, свойственной двенадцатилетнему мальчику, ляпнул: «Женись! Ольга Борисовна – фрейлина ее величества Марии Федоровны! Ты всегда будешь рядом с императором!»
Слова эти оказались пророческими, хотя «рядом» Петр Столыпин оказался не с царствующим в то время Александром III, а с его сыном – Николаем II.
В 1906 году Петр Аркадьевич Столыпин, тогда саратовский генерал-губернатор, был вызван в Царское Село телеграммой за подписью императора. Николай II сказал, что пристально следил за его действиями в Саратове и, считая их исключительно выдающимися, назначает его министром внутренних дел.
К тому времени на жизнь Столыпина покушались уже четырежды. Он не мог не понимать, что новая должность связана с огромным риском для жизни. Особенно если учесть, что двое из его предшественников на этом посту – Сипягин и Плеве – были убиты революционерами. Многие чиновники отказывались занимать ответственные посты, боясь покушений, поэтому понятно, почему Столыпин отказался.
– Тогда я вам приказываю принять этот пост! – заявил император, и Петру Аркадьевичу ничего не оставалось, как склониться перед волей государя.
