Дунаев не сомневался, что карты принадлежали Верочке. Наверняка она купила колоду у букиниста (несколько лотков со старыми книгами Дунаев успел заметить во время своих блужданий по Петрограду) или сохранила с прежних времен. Скорее всего, обменявшись с этой «лучшей подругой» одеждой, она переложила карты из кармана «малахая» в карман пальто.
А впрочем, с таким же успехом эта колода могла принадлежать и убийце, которая не успела или забыла ее забрать.
Лучшая подруга… и Людмила Феликсовна видела ее раньше… Что же за подруга такая? Дунаев попытался вспомнить прежних Верочкиных подруг, но, как ни странно, никто не приходил на ум, кроме бывшей фрейлины императрицы Риты Хитрово и бывшей великой княжны Ольги Николаевны. Однако Рита – тонкая, высокая, гораздо выше, чем Верочка и «убивца», которые были маленького роста. Ольга Николаевна тоже была довольно высокой, в мать пошла, в Александру Федоровну, да и нет ее больше на свете, бедняжки Ольги: застрелена в Екатеринбурге, в доме Ипатьева, вместе со всей семьей.
И Дунаев в очередной раз с тоской и ожесточением подумал, что если бы у Временного правительства хватило сил удержать «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», остановить большевиков, если бы Россия стала пусть не монархией, а хотя бы мирной республикой, то отрекшегося императора Николая Романова все равно следовало бы поставить к стенке, причем публично, на Дворцовой площади или даже на Красной, на Лобном месте! – за предательство собственного государства и собственного народа. Но семья его не должна была пострадать, ибо жена, сын, дочери – такие же несчастные жертвы его безволия, как и сама Россия!
Нет, не о том он думает сейчас. Россию он спасти уже не в силах. Но отомстить за Верочку – очень, может быть, сумеет.
Подруга, лучшая подруга…
Интересно, кто еще из жильцов видел Верочку в компании с маленькой девушкой в сером пальто? Может быть, ее кто-нибудь знает? Кому-нибудь известно, где она живет?
Дунаев вспомнил, как мчался за ней. Человек в случае опасности бежит в сторону дома. Девушка исчезла из глаз где-то неподалеку от Гороховой. Когда рассветет, надо обойти там все проходные дворы. Вдруг найдется какой-то след?
Вчера Дунаев проклинал себя за то, что инстинкт гончего пса не дал ему вовремя прийти на помощь Вере. Теперь он проклинал себя за то, что подавил этот инстинкт, не дал гончему псу пуститься по кровавому следу, пока тот был еще горячим. Да еще Сафронов путался под ногами…
Сафронов! Надо расспросить его. Вдруг он видел некую особу в сером, приметил, откуда она приходила.
Да нет, если бы видел, сказал бы об этом еще вчера. Однако ведь вчера эта тварь была одета в черный «малахай», Сафронов же не знал, что она оставила в Верочкиной квартире свое серое пальто.
А ведь должен был видеть! Он же видел раненую Веру с ножом в груди.
Дунаев резко сел, стиснув в руке карты.
Как же так? Вот Сафронов идет к Вере, дверь распахивается, «убивца» выбегает, Сафронов заглядывает в прихожую, видит Веру с ножом в груди, тут выскакивает «убивца», пробегает мимо него, Сафронов приходит в себя и бросается в погоню.
А кстати, как он мог разглядеть нож? В прихожей Инзаевых что, горела свеча? Ведь на лестничной площадке темно: все окна в парадном заколочены. У Подгорских была лампа – Павлик сказал, что чуть не выронил ее от потрясения. Или Сафронов чиркнул спичкой? Ну, видимо, так.
Итак, нож торчит в груди Веры.
На крик Сафронова выбегают Павлик и его маман, практически сразу заглядывают в квартиру Инзаевых и видят рваную рану в груди Веры, а ножа не видят.
Значит, его кто-то вытащил в этот коротенький промежуток времени.
Кто? Павлик и Людмила Феликсовна? Но зачем им уверять, что они не видели ножа? Или Сафронову только показалось, что нож был? Или… или в квартире кто-то оставался? Кто-то другой, кто и вытащил нож, когда Сафронов уже бросился вслед за «лучшей подругой», а Подгорские еще не вошли?
Зачем вытащил? Да затем, что он мог привести к убийце.
Ах, до чего жаль, невыносимо жаль, что Дунаев не поднялся тогда в квартиру! Вера была уже мертва, это понятно, но он хотя бы увидел, как она лежала, по ее позе он определил бы, откуда и с какой силой был нанесен удар.
Дунаев вдруг отшвырнул колоду, закрыл лицо руками.
Тебе жаль, что ты не поднялся в квартиру? Что ты не увидел мертвую Верочку? Что не определил, как был нанесен удар? Тебе жаль? Да ты человек или в самом деле проклятый сыскной пес?!
Слезы начали жечь глаза, но Дунаев понимал, что воли им давать нельзя. Если хлынут – не остановишь, не соберешься с силами, а ему нужны, нужны силы!
– Да, я в самом деле проклятый сыскной пес, – пробормотал Дунаев. – И если завтра найду след и встану на него, то с этого следа я уже не сойду, пока не доберусь до этой твари и не перегрызу ей горло. Богом клянусь! Верочка, слышишь? Не сойду со следа, пока не отомщу за тебя!
Дунаев аккуратно собрал рассыпавшиеся карты в коробочку, поднялся с дивана, свернул одеяло и положил его на подушку. Сейчас он умоется и потихоньку уйдет… вернее, выскочит, стараясь не глядеть на Верину дверь.
Может быть, вернется к Подгорским на ночь, а может быть, и нет. Он не загадывал вперед, но точно знал, что намерен делать. Сначала надо отыскать в дворницкой Сафронова и как следует его расспросить. Потом пойти туда, где вчера исчезла девушка, и облазить там все дворы. Но прежде всего Сафронов, к которому надо спешить. Дунаев вспомнил, как тот говорил начальнику караула: «Завтра опять пойду горбатиться в пользу мировой революции».
Возможно, он уже ушел. Но все-таки есть надежда, что нет. Надо торопиться!
* * *
ВОСПОМИНАНИЯ
Убийство Столыпина – это был только первый признак надвигающегося кошмара. Вторым стала война.
Младшая дочь горько рыдала в день ее объявления.
Мама сразу же отдала под госпитальные помещения много комнат. Она патронировала санитарные отряды, учреждала и опекала лазареты, а потом она и две старшие дочери – Ольга и Татьяна – окончили фельдшерские курсы и стали работать в госпитале. Они обмывали раны, делали перевязки, ассистировали при операциях. Однако «лазаретная служба» осуждалась в аристократических салонах: там считали, что их работа сестрами милосердия умаляет престиж высшей власти, а то, что девушки ухаживают за обнаженными мужчинами, вызывало гнусные слухи.
Зато очень даже приветствовалась работа в «Складах». Так называли помещения, где девицы из высшего света добровольно изготовляли пакеты с перевязочным материалом или подарками для действующей армии – для «наших «серых героев»», как это называлось. Во главе «Склада», открытого в Екатерининском дворце, стояла княгиня Путятина, она и пригласила всех сестер, и старших, и младших, работать ежедневно с пяти до шести вечера. Утром они были в госпиталях, а после вечернего чая приезжали в «Склад» и, надев хорошенькие белые халатики из тонкого батиста, усаживались рядом с другими девушками за длинные столы, на которых были разложены марля в больших картонных коробках, ножницы, нитки… После первых минут, когда все должны были встать и сделать вновь прибывшим реверанс, остальные девушки некоторое время держались скованно и украдкой стреляли глазами в сестер, но вскоре вновь углублялись в работу. Чувствовалось, что они не прочь бы поболтать, только и ждут, когда разговор начнут гостьи.
