— Понимаю теперь, зачем тебя понесло на девятый этаж… Очень великодушно с твоей стороны, я чрезвычайно тебе признателен, вот только в твоем плане есть небольшой изъян.
— Совершенно безупречный план, не подкопаешься! — стояла на своем Лали.
— Беда в том, что у твоего племянника нет необходимой квалификации.
— Он работает в хай-теке! Думаешь, у него не хватит умения, чтобы управлять лифтом? Или это у тебя не хватит умения, чтобы научить его своей премудрости? Между прочим, это твой долг, если бы ты этим озаботился, мы не угодили бы в такую передрягу.
Упомянув о долге, Лали попала в точку. Дипак обиделся, но ей не было дела до его обид, вернее, именно на его обиду она и делала ставку.
— Предположим, я его натаскаю, — начал он нравоучительным тоном. — Предположим, мои коллеги в профсоюзе позволят нам провернуть это дельце. Но с чего ты взяла, что он согласится? Если ты уже не уговорила его у меня за спиной…
— Я сумею его уговорить.
— Спорим, что не сумеешь? Давай вернемся к этому разговору после того, как ты попробуешь, — предложил Дипак.
После этих слов он снял очки, погасил свет и зарылся лицом в подушку.
Санджай открыл глаза и схватил телефон. Накануне он так заработался, что сейчас не проснулся даже от утреннего света. Вскочив как ошпаренный, он метнулся в ванную и вскоре выбежал оттуда уже в элегантном костюме. Он даже повязал галстук — пусть Сэм порадуется!
— Вот на какой ерунде держится доверие в этой стране! И кто здесь, интересно, больной? — пробормотал он, стоя перед зеркалом.
Он вызвал через приложение машину и метнулся к двери.
— Какой ты шикарный! — восхитилась Лали. — Прямо банкир!
— Я так вырядился как раз для встречи с настоящим банкиром.
— Хочешь со мной пообедать?
— Сегодня у меня очень насыщенный день. Лучше в другой раз.
— Мне срочно нужно с тобой поговорить! — взмолилась она.
Санджай посмотрел на свою тетушку. Не уделить ей время было бы очень невежливо.
— Хорошо, я что-нибудь придумаю. А сейчас мне надо бежать. Встретимся часиков в пять в Вашингтон-сквер-парке, на скамейке, там есть один человек, он всегда играет на трубе.
— Какой еще человек?
— Сама увидишь! — крикнул Санджай уже с лестницы.
Сэм изнывал от нетерпения. Вбежав в его офис, Санджай начал с извинений.
— Это такая индийская традиция — вечно опаздывать?
— В Мумбаи — да. Там такое движение, что успеть вовремя — значит прийти раньше времени, — объяснил Санджай.
— Мы в Нью-Йорке, если ты забыл!
— Зато мы в Индии никогда не спим. Держи, вот цифры, я корпел над ними всю ночь.
— Лучше поторопимся, нас ждет клиент, убеждать надо его, а не меня.
Весь день Санджай доказывал прибыльность своих предложений. За это время солнце, встав над Ист-Ривер, повисело несколько часов над Пятой авеню и стало заходить над Гудзоном.
В 16:45 профессор Бронштейн, который слегка сократил свою лекцию, шел домой через Вашингтон-сквер-парк.
Одновременно туда через противоположные ворота вошла Лали и двинулась в глубь парка, ориентируясь на зов трубы.
В 17:0 °Cанджай расстался с Сэмом. Он был совершенно без сил, но в первый раз чувствовал оптимизм. Все успехи были еще впереди, но Сэм уже видел себя у штурвала индо-американской империи, которая заставит дядьев Санджая позеленеть от зависти.
В 17:05 Дипак отвез Бронштейна на второй этаж. Все соседи уже собрались в конторе Грумлата и ждали только профессора. Не пришла одна миссис Коллинз, доверившая свой голос Бронштейну и наказавшая ему проголосовать вместо нее против предложения бухгалтера.
В 17:1 °Cанджай брел по аллеям Вашингтон-сквер-парка. Галстук был выброшен в первую же попавшуюся ему на пути урну.
Лали ждала его на скамейке.
— Вот и я, — пропыхтел он, плюхаясь рядом с ней. — Извини, что опоздал.
Лали не отрывала взгляд от шляпы трубача, лежавшей на земле.
— Мой брат не бросил свой кларнет?
— Нет, он играл до конца жизни.
— Как же он мучил меня своим джазом, когда мы были молодыми! С тех пор я иногда слушаю джаз, это навевает воспоминания…
— Хорошие?
— Глядя в зеркало, я вижу в нем не себя. Я остаюсь девушкой, какой ходила по улицам Мумбаи. Мне так нравилось нарушать запреты, быть свободной!
— Жизнь была тяжкой?
— Правильнее сказать — трудной. Так всегда бывает, когда ты не такая, как все.
— Тебе никогда не хотелось туда вернуться?
— Дня не было, чтобы я об этом не мечтала. И до сих пор мечтаю. Но раньше возвращение было бы для Дипака слишком рискованным.
— До такой степени? Могли бы приехать в отпуск.
— Ради чего? Чтобы нас встретили запертые двери? Чтобы повидать родственников, отказавшихся общаться со мной и знакомиться с человеком, которого я полюбила? Потерять родителей — жестокое испытание, но так уж устроена жизнь. Но когда они от тебя отрекаются, это больше чем жестокость. Как почитание традиций можно поставить выше любви к своему ребенку? Мою молодость стерегли, как святыню. Обскурантизм не более чем ненависть, религия — предлог для абсурдного поведения.
— Кажется, я понимаю, что ты имеешь в виду.
— Ничего ты не знаешь! Ты мужчина, да еще из привилегированной касты, ты свободен. Отец прогнал меня, потому что устыдился собственной дочери, и мои братья не посмели ему помешать. Но кое-что общее у нас с тобой есть: у тебя не осталось другой родни, кроме меня, а у меня — кроме тебя.
— Это притом что несколько дней назад мы еще не были знакомы.
— Нет, по-моему, ты знал меня лучше, чем говоришь. Нас свел не случай. Когда тебе понадобилась семейная поддержка, ты обратился ко мне, потому что знал, что только я приду тебе на помощь. Что, не так?
— Возможно, что так оно и было…
— Рада это слышать, потому что теперь настал мой черед попросить тебя о небольшой услуге.
— Проси чего хочешь!
— Ну раз так… Как тебе известно, коллега-сменщик Дипака сломал ногу, и это несчастье имеет для нас серьезные последствия. Их наниматели хотят воспользоваться создавшейся ситуацией, чтобы автоматизировать лифт.
Как Санджай ни ломал голову, он не мог понять, какое отношение это имеет к нему.
— Думаю, после стольких лет службы Дипак может рассчитывать на приличное выходное пособие, — сказал он.
— Чем богаче люди, тем скареднее; кстати, в скаредности, скорее всего, и заключается причина их богатства. Но для Дипака это вопрос не денег, а гордости, чести и самой жизни. Вот что стоит на кону!
