– Портной.
– Кто? – не понял Амон.
– Твой новый друг умеет сшивать различных существ по своему желанию, – сообщил вернувшийся за столик Машина. – Может пришить голову змеи к телу зебры.
– Зачем?
– Просто так.
– Я создаю новые сущности, – обиделся Зольке. – А змея с зеброй не сойдутся! Хотя…
Он вдруг задумался.
– Простите, не вы только что сказали, что не любите сумасшедших? – с иронией спросил Амон.
– Привет, Зиновий, – рассмеялся Ермолай, отхлёбывая пива. – Добро пожаловать в наше маленькое, но очень ехидное сообщество.
Зольке нахмурился, с трудом заставив себя перестать думать о скрещивании зебры со змеёй, и недовольно заметил:
– Твоя рекомендация настроила Кирилла против меня!
– Присаживайся.
– Ты всё испортил.
– Садись, говорю, в ногах правды нет.
Портной вздохнул, расположился за столиком и посмотрел Амону в глаза:
– Я не издеваюсь над разумными, работаю с ними, лишь получив добровольное согласие. Что же касается опытов над животными, они правомерны по всем законам.
– Чем вызвана наша встреча?
– Хочу оказать вам услугу.
– Ради чего?
– Чтобы потом вы внимательно выслушали моё предложение, позабыв о неприятных словах Машины. – Зольке выразительно посмотрел на рыжего. – Я намерен предложить весьма выгодный контракт…
– Начни разговор с услуги, которую ты готов оказать, – предложил Ермолай. И ухмыльнулся Кириллу: – С грешниками следует говорить только так: не верить обещаниям и не давать в долг.
Зиновий вновь нахмурился, явно собираясь огрызнуться, но так же явно передумал и почти спокойно произнёс:
– Кирилл, я слышал, вы потеряли память?
На рыжего он не смотрел. Даже третьим глазом.
– К сожалению, – подтвердил Амон.
– А в Москве как раз гастролирует Театр Отражений.
– Как раз? – не понял Кирилл.
– Не как раз, – качнул головой Машина. И неожиданно резко добавил: – Убирайся.
Портной прищурился:
– Вы не хотите, чтобы ваш друг вернул память?
– О чём он говорит? – спросил Амон. Кирилл с удивлением понял, что его рыжий спутник изрядно раздражён.
– Ваши креветки! – Мёртвый мальчик выставил блюдо, но на него не обратили внимания.
– Потом объясню. – Ермолай тяжело посмотрел на Портного: – Зиновий, мне не нравится твоё предложение.
– Главное, чтобы понравилось Кириллу, ведь он потерял память, а не ты. – Доктор Зольке выдержал взгляд Машины, после чего вновь повернулся к Амону: – Дело в том, что Татум Зур, владелица Театра Отражений, – знаменитый мастер сознания. Мы давно знакомы, я могу свести вас и попросить Татум снять блоки, которые скрывают от вас ваше прошлое.
«Я вспомню себя!»
Амона захлестнула радость, но он сдержался, промолчал, повернулся к рыжему и вопросительно поднял брови.
– Я не хочу, чтобы ты связывался с Зур, – спокойно ответил Ермолай.
– Она опасна?
– Все тёмные опасны. Но эта тварь – конченая садистка.
Портной деликатно улыбнулся.
* * *
Татум, Татум, Татум…
Моя любовь, моя боль, моя ошибка, мой кошмар… Я помню каждое мгновение, что провела с ней. И ненавижу себя. И не могу её забыть. А она – я знаю точно – не может забыть меня. И я понятия не имею, что в наших отношениях правда, а что притворство…
Была ли любовь?
Не знаю…
Я помню лишь упоительное чувство полного, немыслимого счастья. Помню подземное озеро с ледяной водой – у Татум есть дом в одной из альпийских пещер, где мы скрывались от всех. Помню её горящие глаза… Знаете, Татум необычайно эмоциональна, но при этом сдержанна, раскрывается лишь тем, кого любит, а любит она только меня… У неё очень красивые глаза… А когда она говорит о театре, они становятся изумительными, становятся фиолетовыми бриллиантами чистейшей воды, внутри которых пылает вулкан.
Татум не создаёт искусство – она и есть искусство. Она распылена в каждой реплике своих постановок. В каждом движении. В каждой находке, призванной поразить зрителя в сердце.
В каждом извращении, которое эта маленькая безумная тварь выплёскивает в мир.
Она – воплощение всей грязи, что скопилась на подмостках Отражения.
Но как же она увлечена…
Татум – искусство. И тем подкупает. Увлекает. Очаровывает. Но её искусство требует жертв. Ведь оно отражает Тьму, а Тьма без крови – ненастоящая. Искусство Татум отражает Зло, а Зло без крови – лишь тень себя. Искусство Татум – это мерзость, а мерзость без крови не впивается в душу.
Моего отца четвертовали, а мать насиловали до тех пор, пока она не сошла с ума. Та премьера называлась «Ложь добродетели», в ней издевались над детьми и убивали так часто, как говорили… Я играла главную роль и осталась жива лишь потому, что, по замыслу Татум, требовалось изнасиловать и растерзать не меня, а мою душу…
И у неё получилось…
Премьера прошла с невероятным успехом… Зрители устроили двадцатиминутную овацию, и никогда раньше мои родители, самые знаменитые актёры Отражения, не переживали такого триумфа.
Впрочем… Они его и не пережили…
Бри Очига, которую все знали как Бри Хамелеон, замолчала и отвернулась.
Иннокентий кивнул, вздохнул, одновременно проведя по шее правой рукой, после чего негромко произнёс:
– Очень скоро в Москву приедет Театр Отражений, и ты сможешь отомстить.
– Неужели? – Бри резко повернулась и посмотрела на толстяка. – Зачем это тебе?
– Во-первых, мне нужно проверить одну догадку, – размеренно ответил тот. – Во-вторых, мне противно искусство Тьмы. Оно вызывает у меня отвращение. – Иннокентий помолчал, пристально глядя на девушку, и закончил: – Мы можем договориться, Хамелеон: хочешь – на слове, хочешь – на крови.
* * *
Гости начали прибывать за полтора часа до первого звонка. Через те же самые ворота с буквой «М» на Хитровской площади, но не одновременно, а выдерживая интервал, чтобы не привлекать внимания. Лимузины и просто дорогие автомобили по очереди въезжали в подземелье, объездным путём добирались до амфитеатра, высаживали пассажиров и по широким коридорам отправлялись к Солянке, паркуясь в большом гараже, обустроенном в подвалах несколько десятилетий назад. Но там шофёры не задерживались и пешком возвращались к амфитеатру, торопясь занять места на предназначенной для обслуги галёрке, чтобы хоть одним глазком увидеть необыкновенное представление Театра Отражений, одно из тех, о которых в Отражении слагали легенды.
