– Авадонна, вы меня знаете: я буду молчать, и если мы найдём Пророчество, и если мы его не найдём, – отозвался Обуза. – Вы можете на меня положиться.
Карлик улыбнулся и с необычайной для высшего Первородного мягкостью произнёс:
– Иногда мне кажется, что я могу положиться только на тебя, Виссарион.
Отключил телефон и вновь повернулся к монитору, продолжив наблюдение за путешествием Кросса и Порчи.
* * *
– Мы не успели совсем чуть-чуть, – пробормотала Ленка, на мгновение присев и прикоснувшись к руке трупа. – Час, может, два.
– К сожалению, я могу определить местонахождение объекта со значительной погрешностью, – печальным тоном произнёс Иннокентий.
– Твои способности велики, – не согласилась Порча. – Я не знаю, кем нужно быть, чтобы унюхать Бри в таком огромном городе, как Москва.
– Инопланетянином.
– Да, точно. Я и забыла.
Толстяк ответил девушке улыбкой.
Им пришлось обыскать четыре дома по Шереметьевской улице – в каждом подъезде Иннокентий выпускал усики и принюхивался, пытаясь определить, в какой квартире побывала Хамелеон. В конце концов Кросс указал на нужную дверь, Порча вскрыла её, они прошли в комнату и увидели мёртвую старуху.
Иннокентий крякнул, а Ленка склонила голову набок, помолчала, изучая рану, и заключила:
– Спица.
Дополнительных объяснений толстяку не требовалось. Он снова крякнул и пробурчал:
– Оружие мастера.
– Хамелеон очень опасна, – кивнула Порча, продолжая оглядывать старуху. – Зачем она тебе?
– Татум Зур объявила награду за её голову, – ответил Кросс. – Но доставить Бри нужно только живой.
– Хамелеон очень опасна, – ровно повторила Порча.
– Только живой, – хмыкнул толстяк. – Иначе Татум объявит награду за голову её убийцы. – Он очень ловко, с неожиданной для его сложения сноровкой, прошёл в комнату, присел возле трупа и качнул головой: – Зачем она убила старушку?
– Это не старушка, – ответила Ленка.
– В смысле? – не понял Иннокентий. – Я не должен верить своим глазам?
– В смысле: это не просто старушка, насекомое, – усмехнулась Порча и указала на виднеющийся из-под халата краешек чёрной татуировки. – Она – невеста Древних.
– Ты уверена?
– Абсолютно.
– Гм… – Кросс покачал головой. – Все знают, что Бри ненавидит Первородных, но зачем она стала убивать невест? – Он поднялся, вновь выпустил усики, но глаза не закрыл, огляделся, одновременно «прислушиваясь» к поступающей информации, и указал на трюмо: – Бри сидела там, перед зеркалом, сидела довольно долго и пользовалась магическими препаратами.
– Думаю, она принимала облик убитой, – прищурилась Порча.
– Чтобы проникнуть в Смирение, – кивнул Иннокентий.
– Возникает вопрос: зачем?
Несколько секунд толстяк и девушка смотрели друг на друга, после чего Ленка протянула:
– Ей что-то нужно, насекомое. Бри убила не из ненависти, а по необходимости.
– Согласен. – Кросс широко улыбнулся и поинтересовался: – Где находится московское Смирение?
* * *
– Виталик!
Парень повернулся на оклик и широко улыбнулся, увидев подругу. А вместе с парнем повернулся и Фёдор, причём так резко, словно окликнули его, и вперился взглядом в девчонку.
– Машка!
– Привет!
Молодые ребята – парню чуть за двадцать, девушка моложе, лет восемнадцати-девятнадцати, – обнялись и поцеловались. Видимо, не виделись с утра и страшно соскучились друг по другу, потому что сразу, не разрывая объятий, принялись что-то бурно обсуждать: то ли планы на вечер, то ли делясь впечатлениями о прошедшем дне.
Молодые люди…
Какое ему дело до них? Почему он отозвался на чужое имя?
А через секунду Фёдор понял, почему. Точнее, сообразил, что отозвался не на имя, а на голос. И на площадь Маяковского явился именно для этого: услышать голос, повернуться и увидеть девчонку. Горелов не знал, кто она, но должен был её увидеть и запомнить.
Это было важно.
«Машка… Маша… Мария… Марси».
Фёдор поймал себя на мысли, что знает чуть больше, чем парень по имени Виталик. Он уже знал, что скоро девушка попросит называть себя Марси. Станет задумчивой. Будет плохо спать… Сделается странной…
Скоро Марси изменится.
«И мы обязательно увидимся… – улыбнулся девушке Фёдор. – Обязательно».
Он проводил парочку взглядом – они сели в недорогой седан, кажется, корейский, – и медленно пошёл по Садовому в сторону зиккурата, чувствуя, что старый город дрожит перед ним, как напуганная шлюха: раскинулся, податливо разведя каменные ляжки, готовый на всё, но дрожит, боится, что новый хозяин потребует страшного. Город хныкал накрапывающим дождиком и просил не издеваться.
Город покорился.
Фёдор чувствовал – город покорился.
И не только город. Что-то изменилось за две последние ночи и в городе, и в мире. Мир услышал нечто новое и нечто настолько неожиданное, что боязливо притих, пытаясь понять, что будет дальше. И опасаясь того, что будет дальше. Ни День, ни Отражение не могли пока точно сказать, что именно приближается, но чувствовали, что гроза близко. Чувствовали в набросившейся на прохожих собаке. В злых порывах ветра. В жестокой драке, возникшей на оживлённом перекрёстке между двумя водителями. В шорохе деревьев, ставшем похожим на смертоносные заклинания.
Мир насторожился.
А Горелов изучал мир и город, как рачительный хозяин присматривается к новому дому. Смотрел на камни, мимоходом решая, нравятся они ему или нет, смотрел на людей, которые станут ему служить, и на отражения, что поблёскивали вокруг, не рискуя приближаться и менять мир своей ложью.
Он знал, что мир изменится из-за него.
Он не знал, почему.
Пока не знал…
И в какие-то мгновения сомневался в том, что ему этого хочется. Фёдор ощущал, что поднимается над миром, но при этом теряет себя. Догадывался, что обретёт невиданное, невозможное могущество, но при этом потеряет себя. Жаждал стать тем, кем суждено, но боялся потерять себя. Он видел грядущее величие, но знал, что первым словом прикажет казнить свою семью.
Свою нынешнюю семью.
Свою прошлую семью.
Он знал, что любит жену и детей, но в какие-то мгновения терял смысл понятия «любовь».
Он сомневался, но шёл туда, где должен был оказаться.
Мимо зиккурата, дальше, по эстакаде, поднявшись к Сухаревке, а затем спустившись к углу Садовой-Спасской, где мрачной, выбравшейся из-под земли печатью встала стена тёмного металла теней, безмолвно кричащих то ли от ужаса, то ли эхом повторяя летящие из Смирения молитвы. Обращённые то ли к Древним, то ли к грешникам, вцепившимся в настоящее…
