Он указал на чашу, что оставил на скамье, но сейчас в ней была не вода.
– Это кровь?
– Ещё нет, – покачал головой Гаап. – Это Тьма и твоё Зло, женщина. Чернота Отражения и горе, которое стало ненавистью. Это твоё желание стать новой и обрести силу. Это прокисшее вино, выдавленное из отравленного винограда. Это яд, которым пропитается твоя жизнь…
Он поднёс чашу к её губам, и Ксану передёрнуло от резкого, отвратительного запаха гниения.
– Это смерть, которую ты принесёшь в мир…
Ксана сделала глоток. В голове зашумело.
– …жестокость, которая станет твоей сутью…
Второй глоток дался труднее, внутри начались болезненные спазмы, зато голос первой Ксаны окончательно затих.
– …твоя покорность принять из моих рук всё, что угодно!
Третий глоток получился самым кошмарным. В нём появился привкус всех смертных грехов, и, сделав его, Ксана решила, что умерла. Проклятая жидкость растеклась по телу раскалённой лавой, сжигая всё, что было Ксаной. Не убивала – в пылающем внутри огне Ксана чувствовала новую себя и дикую, необузданную силу. Чарующую силу, обещающую невозможное могущество. Свою силу.
– Что дальше? – пролепетала она, с трудом ворочая языком.
– Дальше золото с раскалённой бронзой.
– Я должна его съесть?
– Ты должна его стерпеть.
Из маленькой дверцы вышли и приблизились женщины в чёрных одеяниях, оставляющих открытыми лишь руки и глаза. Первая несла тигель, в котором пузырилась золотая масса, в руке второй Ксана увидела стилус, больше похожий на стилет.
– Ты готова?
– Да.
Стилус погрузился в тигель, женщина чуть помедлила, позволяя Ксане «насладиться» видом расплавленного металла, а затем прочертила на её плече первую линию.
Если бы не лава, которая жгла Ксану изнутри, она ни за что не вынесла бы пытки. Раскалённое золото резануло по коже. Потом ещё! И ещё! Невыносимая боль требовала выхода, хотелось кричать, но Ксана удержалась. Сжала пальцы в кулаки, заскрипела зубами, прокусила губу, но удержалась и дождалась окончания церемонии, больше похожей на экзекуцию. Получила печать на левое плечо.
А дальше…
– Выпей вина. – Гаап вновь поднёс к губам Ксаны чашу, но на сей раз в ней оказалось плотное, терпкое и очень вкусное красное. – Тебе нужны силы.
– Для чего? – едва слышно спросила женщина.
Она едва стояла на ногах.
– Остался заключительный этап церемонии.
– Какой?
– Кровь.
– Я должна скрепить наш договор кровью?
– Да.
– Хорошо.
– Но не своей.
«Сотрудники» ввели в зал обнажённого Германа.
А Ксана даже не вскрикнула. Не смогла. Окаменела, увидев мужчину, и лишь через минуту, не меньше, сумела прошептать:
– Это жестоко.
– А я тебя не в детский театр нанимаю, – спокойно ответил Гаап.
Герман изумлённо смотрел на женщину, но молчал. Хотел что-то сказать, Ксана видела артикуляцию, но молчал – баал отнял у него голос.
Оставил только взгляд…
– Я могу отказаться? – прошептала Ксана. Та, которую ещё не сожгла раскалённая лава.
– Можешь.
– И что будет?
– Ты уйдёшь, – неожиданно для женщины ответил Гаап.
– Просто уйду?
– И будешь до конца жизни носить мою Печать, – усмехнулся баал. – И будешь плакать по ночам, вспоминая прикосновение к силе. И перережешь себе вены, меньше чем через неделю.
– Ты не можешь так поступить со мной. – Ксана смотрела на Германа, и из её прекрасных глаз текли крупные слёзы. В которых отражалась её любовь.
– Я уже так поступил с тобой.
– Пожалуйста…
– Я сделал всё, что мог – он молчит, – Гаап кивнул на мужчину. – Но можно вернуть ему голос…
– Нет! Не надо, пожалуйста, только не это!
– Согласен… – Баал нежно провёл рукой по полной груди Ксаны, задержался, чуть сдавил сосок, а потом потянул его на себя. Герман смотрел на парочку с яростью. – Ты можешь уйти, Ксана, но он останется в любом случае. Он – твоя плата за возможность обрести силу или за возможность уйти. Ты сделаешь выбор, плата будет взята. – Гаап поцеловал женщину в плечо. И вложил ей в руку кинжал. – Не ошибись.
– Гаап…
– Баал Гаап, – поправил он Ксану. – И ты должна встать передо мной на колени, ведьма.
– Я…
– Или уйти.
– Ты…
– Баал Гаап! – рявкнул Первородный.
И Ксана, трясясь от сдерживаемых рыданий, опустилась на колени.
– Баал Гаап…
– Я приношу тебе клятву… – громко произнёс Первородный.
Она должна была повторять. Или уйти.
– Я приношу тебе клятву…
– …верности…
– …верности…
– …почитания…
– …почитания…
Тем временем «сотрудники» уложили Германа на алтарь и плотно затянули ремни на руках и ногах.
– Я мечтаю лишь о том, чтобы служить тебе…
– …тебе…
– И клянусь на крови!
Она знала, что делать.
Ксана резко поднялась, в три шага приблизилась к алтарному камню, двумя руками вскинула кинжал и резко, на выдохе, вонзила его в грудь Германа.
Кровь брызнула на её прекрасные, чётко очерченные губы и мёртвые, совершенно пустые глаза.
Глаза человека, лишённого души…
* * *
Борис открыл глаза и сразу понял, что не дома: в их с Ксаной спальне окно располагалось справа, было намного больше и закрывалось бордовыми, а не жёлтыми шторами. Борис понял, что не дома, и потому испытал короткий, но очень резкий панический приступ: «Как же так?! Как получилось, что я уснул здесь?» Но через несколько секунд успокоился и принял происходящее.
Он остался у Виталины, потому что ему было хорошо.
Просто – хорошо.
В её объятиях, в её постели, в её доме. Остался, потому что не мог уйти, потому что сделал выбор.
Приступ паники прошёл, и настроение молниеносно улучшилось. Даже не улучшилось – стало прекрасным. Борис припомнил совершенно восхитительный вечер, плавно перешедший в невообразимо восхитительную ночь, страстные чувства, испытанные едва ли не впервые в жизни, и понял, что решение остаться оказалось самым правильным за много последних лет.
Он сделал выбор.
Неожиданно для себя выбрал обыкновенную девчонку, не подходящую ему ни по статусу, ни по положению. Выбрал, потому что любит.
