— Инюша, ты сегодня один ночуй, а если я завтра не вернусь, иди к тете Оле. Она поможет. Деньги в ящике комода. Там немного, только на первое время. Еда пока есть. Ничего не бойся. Я ни в чем не виновата. Ты понял? Ни в чем. И я очень тебя люблю. — Все это она говорила горячим шепотом, прижав к себе сына так крепко, как только могла. Потом расцеловала его мокрое от слез, посуровевшее лицо и позволила себя увести.
Иннокентий был уже большой, четырнадцать лет. Уже все понимал. Все знал про свою семью. Знал, как это бывает, когда приходят ночами и забирают родных. В его классе такое уже было, детей потом либо родственники забирали, либо отправляли в детский дом.
Но клеймо «сын врага народа» оставалось с Иннокентием повсюду. Отца расстреляли шесть лет назад, Иннокентий тогда еще совсем маленький был, но скучал ужасно, они с матерью целый год как неживые ходили, а теперь вот забрали и мать. Что им от нее нужно? Что она сделала? Тихая, скромная, добрая, самая, самая родная! Иннокентий до утра прорыдал в подушку, давясь своими рыданиями, боясь издать хоть звук, чтобы не слышали соседи, а под утро заснул опустошенный, несчастный, один на всем белом свете.
— Так что же с сокровищами, Клавдия Михайловна? Где они сейчас?
— Сокровищами? — Бледная дрожащая Клавдия Михайловна никак не могла собраться. Сокровища. Откуда узнали? Кто мог рассказать? Никто, никто не мог! Это так, просто проверяют. Да и нет у них никаких сокровищ. Нет. — Я не знаю ничего о царских драгоценностях, — проговорила наконец, едва справляясь с голосом, Клавдия Михайловна. — Они, конечно, были, хотя очень скромные. Видела на бывшей государыне серьги, браслеты, жемчужные бусы, а Великие Княжны, по-моему, только маленькие сережки и крестики носили.
— Нет-нет, — улыбнулся следователь. — Я не о них. Я о тех драгоценностях, что Романовы приказали вынести из арестного дома и спрятать. О тех драгоценностях, которые чемоданами выносили их слуги и свита.
— Чемоданами выносили? Свита? — чувствуя, что вот-вот потеряет сознание, повторила Клавдия Михайловна. — Я ничего о таких не знаю. У нас ничего нет, можете проверить. И не было. Мы скромно живем, я работаю учительницей, у меня нет никаких драгоценностей. А тогда я просто математику и русский язык княжнам преподавала, мне никто ничего не давал, — трясла она головой так, словно хотела стряхнуть с себя нелепое обвинение.
— А по нашим сведениям, ваш муж, полковник царской армии Кобылинский был с бывшим царем в очень дружеских отношениях. И ему доверили, в числе прочих, спрятать часть царских сокровищ.
— Я ничего об этом не знаю. Ничего! И мы тогда не были женаты. Мы тогда только познакомились. Мне ничего об этом не известно! — Спасительная мысль о том, что они с Евгением не были женаты, пришла ей в голову только что и вспыхнула в ней как луч надежды на счастливое избавление. Она готова была на все, лишь бы вернуться домой, к сыну. Любой ценой, к сыночку, к родному, домой.
— Мне кажется, вы что-то недоговариваете, Клавдия Михайловна, — задумчиво проговорил следователь. — Давайте поступим так. Подпишите протокол и пойдите, подумайте в камере, возможно, в спокойной обстановке вам будет лучше вспоминаться.
Клавдия Михайловна побледнела, а следователь самодовольно усмехнулся. Он любил свою работу. Ему нравилось смотреть, как, входя к нему в кабинет, меняются люди. Ломаются сильные, честные начинают подличать, добрые и сострадательные становятся жестокими и черствыми. Шелуха слетает, а все нутро наружу лезет, подтверждая его аксиому: все люди скоты.
О тех немногих, кого сломить так и не удалось, он вспоминать не любил, да и было их немного, по пальцам пересчитать.
Клавдия Михайловна шла по гулким темным коридорам, заложив руки за спину, и представляла, что не так давно по этим же коридорам вели Евгения Степановича. Наверное, водили много раз, прежде чем отправили в Москву, а там уж и расстреляли. Она была уверена, что в чем бы ни обвиняли мужа, он никогда бы не сломался, не оговорил себя, не сдался. А сможет ли она? Выдержит? А сын?
Она много думала, сидя одна в камере. Больше всего думала о сыне. И решила ни в чем не признаваться. Если она будет твердить, что невиновна, что ничего не знает, ее рано или поздно выпустят. Да и что она могла бы рассказать? Что видела шкатулку, что та стояла у нее под кроватью? А потом муж привел купца Печекоса и тот унес шкатулку неизвестно куда? Вот именно, Печекосу. Несмотря на прожитые годы, ей отчего-то очень хорошо помнилась эта странная фамилия, и имя она тоже вспомнила — Константин Иванович. Но об этом говорить было нельзя, а то не отстанут. Лучше говорить, что в те годы они с Евгением были не женаты, что он жил в доме купца Корнилова, а она на съемной квартире. Что они никогда не говорили ни о каких царских ценностях, и что впервые она услышала о них от следователя. Да, да. Вот именно так и надо говорить. А Инюша пойдет к Ольге Николаевне, к бывшей княжне Тумановой, по второму мужу Зябликовой, так же, как и они, по воле судьбы заброшенной в Рыбинск, та не бросит, приютит. Клавдия Михайловна успокоилась и даже смогла заснуть, подложив платок под голову, свернувшись калачиком на жестких, заляпанных какими-то пятнами нарах. О том, что это за пятна, она старалась не думать.
— Садитесь, Клавдия Михайловна, — кивнул следователь вошедшей. Сегодня женщина выглядела спокойнее и увереннее, такое случалось, случалось с теми, кто еще не понял, куда и зачем попал. Кобылинская не поняла. Ничего, сегодня ей все подробно объяснят. — Ну что, удалось вспомнить, куда делись царские драгоценности?
На этот раз в голосе следователя, хоть и спокойном, все же сквозила властная сила. Но Клавдия Михайловна, заранее решившая, как себя следует вести, этого не заметила и спокойно уверенно ответила:
— Нет. Я очень много думала вчера в камере, вспоминала события тех лет и пришла к выводу, что никогда ничего не слышала о царских драгоценностях. Ни муж, ни кто другой никогда не упоминали при мне о них. Я не знала, что какие-то драгоценности были вынесены из дома и тем более, что они были спрятаны. В тысяча девятьсот восемнадцатом году, будучи в Тобольске, я проживала на съемной квартире, а мой муж, охрана, члены свиты и прислуга — в доме купца Корнилова. Вне арестного дома мы в то время не общались, а находясь в Губернаторском доме, где проживала бывшая царская семья, я всегда была занята с детьми. — Объяснение Клавдии Михайловны звучало продуманно, логично и достоверно. Она была очень довольна тем, как сумела изложить суть вопроса.
Следователь очень внимательно выслушал ее, кажется, ничуть не удивился ответу и только негромко вздохнул.
— Жаль, очень жаль, Клавдия Михайловна, что вы не захотели с нами сотрудничать. Жаль. — Последнее «жаль» прозвучало как-то иначе, с ноткой угрозы. И Клавдия Михайловна насторожилась.
— Нет-нет. Я хочу, я очень хочу! Просто я ничего не знаю, — поспешила она заверить следователя.
— Жаль, — еще раз произнес он и, встав со своего места, обошел стол, а поравнявшись с Клавдией Михайловной, вдруг совершенно неожиданно ударил ее кулаком в лицо, наотмашь.
