— Да знаешь, работали вместе, вроде честный мужик был, а меня как на грех в командировку снарядили на Волгу и с квартиры поперли, все одно к одному, вот и попросил его присмотреть, чай, под кроватью много места не займет. А он возьми и съедь с квартиры, а меня как на грех с Волги на Каму перебросили…
— Плакал твой чемоданчик, — уверенно заявил дворник. — А то вот еще, — шепотом проговорил он, наклоняясь к Евгению Степановичу и обдавая его смесью табака и лукового перегара. — У нас бывало и не по своей воли съезжали.
— Это как?
— А так. Придут в кожанках и того… Поминай как звали. Особенно тех, которые шибко грамотные.
— Из «бывших» в смысле?
— Да не. Не обязательно. И просто грамотеев, или еще почему. Может, и тваво дружка почистили, — тихонько заметил дворник.
Евгений Степанович задумался. Разговор с дворником вышел долгий и совершенно бесполезный. Мимо них уже протопала куча народу на службу, школьники в школу, а Евгений Степанович так и не выяснил ничего стоящего.
— Слушай, тебя как зовут? — обратился он к дворнику.
— Михеич.
— А меня Степан. Я, знаешь ли, Михеич, с самого утра, как на вокзал прибыл, так и бегаю по морозу. Вон, пальцев на ногах уже не чувствую, может, нам с тобой выпить для согрева, а? Я тут вроде лавку какую-то видел, с меня водка, с тебя закуска. А хочешь — наоборот.
— Так а что тут говорить, их еще в восемнадцатом, прямо в квартире… — ополовинив бутылку, со слезами и надрывом в голосе рассказывал Михеич. — Сам-то бывший ажно царским камергером был! — поднял он вверх грязный, корявый палец. — В шубе всегда ходил, при орденах. На чай давал… — мечтательно закатил глаза дворник, — и по праздникам не забывал. Жена у него была, две дочки. Одна-то успела замуж выскочить и вроде за границу уехала. А камергера с женой и второй дочкой во время экспопри… нет, экспопри… нет. Экспоприации, вот, и расстреляли. Я там как понятой был. Полез один к дочке за ворот крестик сорвать, она закричала, а хозяин возьми да и вмажь этому хаму по рылу. Ну, тот долго не рассуждал, а сразу и пальнул. Тут жена с дочкой заголосили, ну они и их в расход. А мне сказали — коли вякать буду, то и меня вместе с ними укокошат. Ну, так я молчок, — раскачиваясь на табурете, поведал дворник.
Что ж. С камергером Волоцким все было ясно.
Оставалось еще три адреса. Фрейлина Ее Величества Армфельт проживала на Мойке. Флигель-адъютант Его Императорского Величества Шимановский и семейство Вейсбахов, графиня состояла прежде фрейлиной при государыне, а супруг ее состоял при Министерстве двора.
Евгению Степановичу было все равно, с кого начинать, а потому он решил, что ближе всего он сейчас находится к квартире Вейсбахов, а значит, так тому и быть.
И полковник направился на улицу Большую Морскую. Но теперь уже не с пустыми руками, а сразу с водкой.
В дворницкой на Большой Морской было чисто, пахло хлебом и дровами, а возле плиты хлопотала объемистая, обряженная в цветастую юбку и такой же платок, румяная и с озорным глазом баба. Евгений Степанович поспешил бутылку спрятать за спину. Не одобрит.
— Здорово, гражданочка, — поздоровался он солидно. — Мне бы дворника.
— И вам не хворать, — оборачиваясь к гостю, пожелала хозяйка, осматривая его подозрительным взглядом, словно городовой заезжего жулика. — Из жильцов будете? Что-то не припомню.
Евгений Степанович почувствовал, что потеет под шапкой. Опомнившись, он шапку снял, все же офицер, а перед ним дама, и вообще он в помещении.
— Так вы кто же будете? — не давала ему собраться с мыслями хозяйка.
— Я вот родственницу свою ищу, — пролепетал он неуверенно, судорожно соображая, как выкручиваться, и сообразил: — У меня еще в семнадцатом году тетка здесь состояла в прислугах, у графини Весбаховой. Я вот с Рыбинска приехал в командировку, думал навестить, а где искать-то, и не знаю. Может, и померла, конечно, хотя она крепкая была, у нас по отцу все крепкие, сибиряки, — нес какую-то околесицу Евгений Степанович.
— У Вейсбахов, говоришь? — прищурилась баба, и у Евгения Степановича замерло сердце — влип. Может, эта шустрая бабенка сама у Вейсбахов в прислугах была? Ох, погорел, ох, уходить надо! Если его в ГПУ потащат, а там как пить дать его биография всплывет, не вернуться ему уже назад в Рыбинск, а не дай бог еще и к Клаве с сыном ниточка потянется. И что он, дурак, про Рыбинск ляпнул, не мог соврать? — пятясь к дверям, потея, размышлял Евгений Степанович.
— Да что вы в дверях-то все толкетесь, — неожиданно успокоившись, проговорила баба и, вытянув из-под стола колченогий табурет, смахнула с него крошки передником. — Сидайте. Сейчас чаю налью, с морозу-то. Федь? Федор Лукич, выдь, человек тут пришел. Муж это мой, Федор Лукич, — пояснила она все еще топчущемуся возле дверей Евгению Степановичу. — Дворник он, еще при господах служил, может, вспомнит что про тетку вашу. А я Дарья Гавриловна. Да проходьте вы, садитесь.
Прошел, сел.
Из задней комнаты в кухню выбрался бородатый мужик в мятой, но чистой рубахе и в толстых вязаных носках.
— Прощения просим, вздремнул немного. Снегу за ночь намело, все утро чистил, сморило вот, — пояснил он смущенно, приглаживая седоватые вихры. — Федор Лукич, — представился он. — А вас как звать-величать?
— Степан Евгеньевич, — соврал, но не сильно, полковник, чтобы, если дело до проверки документов дойдет, можно было на волнение списать.
— Приятно очень. Так вы, значит, из жильцов новых будете али как?
— Да не. Тетку он свою ищет, до войны в прислугах служила у Вейсбахов. Как ее звали-то?
— А-а, тетку-то? Степанида Кондратьевна, — ляпнул первое пришедшее на ум имя Евгений Степанович.
— Степанида, говорите, Кондратьевна? — почесывая затылок, переспросил дворник. — А когда она служила-то?
— Да вот аккурат перед революцией устроилась, вроде в шестнадцатом году. А может, и в семнадцатом. Адрес-то, из письма вырванный, остался, а вот самого конверта со штемпелем и нет. А так уж и не вспомнить. Не до того было, да и давненько уже.
— И то верно, — согласно кивнул Федор Лукич. — Нет, не вспомню. У них одно время Глафира в горничных жила, а кухаркой была Евдокия, хорошая женщина, справная, порядочная, долго у них жила, а вот потом она замуж вышла за лавочника с Лиговки и съехала, и вот кто после был, не помню, — развел он большими натруженными руками.
— А может, кто из прежних жильцов ее помнит, или вот хозяева ее? — с надеждой в голосе спросил Евгений Степанович.
— Не-е. Теперя в доме и прежних жильцов-то не осталось. Кто помер, кто уехал, а кого и… В общем, не у кого спросить.
