– По ходу, она не на шутку разозлилась, увидев, что я стащила водку, – шепчу я, пока мы крадемся через кухню. Дверь в гостиную приоткрыта, и сквозь щелочку я вижу уснувшую на диване маму. Папы нигде нет. Неужели снова уехал?
Я киваю в сторону лестницы, и мы пробираемся на второй этаж. Дверь в комнату Грейси открыта, и оттуда бьет слабый свет ее ночника. Дело плохо. Мама разрешает ей спать с открытой дверью только в крайних случаях: если она сильно расстроена или напугана. Я уже собираюсь войти, но тут замечаю растянувшегося на полу папу – глаза закрыты, на груди покачивается мобильник.
В памяти воскресают те дни, когда он ночевал у моей кровати, – в детстве я тоже иногда побаивалась спать одна – и внутри что-то натягивается и лопается. Радостно и грустно вспоминать о том давно прошедшем времени, когда наш дом казался мне самым теплым, безопасным и добрым местом на земле. Хорошо, что Грейси сегодня уснула с чувством защищенности. Вот бы и мне так.
Мы заходим ко мне в комнату. Эш оглядывается по сторонам (ее взгляд задерживается на ударной установке и разбросанным по полу шмоткам), а затем садится на кровать и достает найденный телефон.
– Как думаешь, она сама его туда спрятала? – спрашиваю я.
– Да, – отвечает Эш. – К тому же она, видимо, рассчитывала, что вы найдете его гораздо раньше.
– Но почему она так поступила? – Усевшись на полу, я прислоняюсь спиной к двери. – Какой в этом смысл?
– Она начала сомневаться. Не настолько сильно, чтобы отказаться от своей затеи, но достаточно сильно, чтобы оставить нам зацепку. Только нашли мы ее слишком поздно!
– Я миллион раз сидела под этой горкой после того, как исчезла Най, – говорю я. – А телефон-то еще работает?
Эш пробует его включить, но батарейка давно сдохла.
– Жаль, что Най не убрала его в пакет или чехол. Горка спасала его от дождей, но полной водонепроницаемостью она все-таки не обладает. Прежде чем заряжать, я, пожалуй, разберу его на детали и посушу в банке с рисом.
– Может быть, стоит…
– Нет, блин, не будем мы обращаться в сраную полицию!
По ходу, я ее уже до ручки довела с этой своей полицией.
– Для бунтарки тебе слишком уж не терпится подключить к делу копов. Пойми ты, Ред, им на все это наплевать.
– Я… ну… ладно.
– Она оставила нам ряд подсказок, чтобы мы, как по хлебным крошкам, смогли по ним ее найти. – Эш не сводит глаз с выключенного телефона. – Плейлисты, та песня, которую она выложила на «Тьюнифай», телефон, аккаунт ТемнойЛуны в «Инстаграме». Должно быть, ей купили новый телефон, а может быть, планшет, чтобы она не скучала взаперти. Возможно, на первых порах она даже радовалась такому дорогому подарку.
– Кстати, насчет «Инстаграма», – говорю я. – Совсем из головы вылетело. Я проверила ее аккаунт…
Я захожу в «Инстаграм» ТемнойЛуны.
– Тут ничего нет. Какие-то рисунки и скучные фотографии Лондона. На них на всех один и тот же вид.
– Дай посмотреть. – Эш берет в руки мой телефон и внимательно разглядывает каждый снимок. – Да, ты права. Все фотки одинаковые. Один и тот же ракурс, один и тот же вид, отличается только время дня… черт, вот мы идиотки!
– Почему? – спрашиваю я, уставившись на шахматную доску изображений.
– Она пыталась показать нам, где ее держат. Оттуда открывался всего один вид – вот этот. Но мы обнаружили фотографии слишком поздно и не успели ее спасти.
Немного подумав, Эш продолжает. Ее голос звучит возбужденно и рассерженно:
– Судя по всему, у нее был доступ в интернет, но каждое ее действие строго контролировали. Другого объяснения быть не может.
– Ого, – говорю я.
– Все сходится. – В глазах Эш поблескивают огоньки.
– Возможно, Эш, но это только предположение…
– Телефон я забираю домой. Осталось расшифровать тату. Должны быть еще какие-нибудь подсказки, я в этом уверена.
– Эш! – Я останавливаю ее в дверях. – А вдруг в наших силах было предотвратить то, что с ней произошло? Получается, мы ее подвели.
– Я не могу так рассуждать, – резко говорит Эш. – И тебе не позволю. И еще, – ее голос смягчается, – совсем скоро эти придурки в школе переключатся на какой-нибудь свежий скандал, и от тебя все отстанут, а если по какой-либо причине этого не случится, я за тебя заступлюсь… у меня есть все их пароли. Идет?
– Идет, – говорю. – Спасибо.
Она смотрит на мое лицо, освещенное ярким светом люстры, и между бровями у нее залегает глубокая складка, а ее пальцы касаются моей щеки чуть ниже того места, где сильнее всего пульсирует боль.
– Мне жаль, что с тобой такое случилось, – говорит она. – Знаю, она твоя мама и все дела, но, если хочешь, я могла бы сделать так, чтоб ее посадили за какой-нибудь вид мошенничества, – так, на пару месяцев, чтобы не тратиться на центр реабилитации.
Тронутая этим странным проявлением заботы, на которое способна одна только Эш, я улыбаюсь. Затянувшаяся было ранка открывается и саднит.
– Я еще не докатилась до того, чтобы пришивать маме вымышленные преступления, – говорю я. – Но приятно знать, что ты на моей стороне.
– Это пока. – Она крепко меня обнимает. Ее бедра упираются в мои, я нащупываю ладонью изгиб ее спины, и внутри меня будто лопаются тысячи пузырьков газировки. Надеюсь, лицо у меня настолько разбитое, что Эш не заметит залившего его румянца.
Я провожаю ее до двери, и, когда она уходит, мне тут же начинает ее не хватать.
В коридоре второго этажа меня поджидает папа.
Он протягивает руку к моей щеке, но я поспешно делаю шаг назад.
– Ничего серьезного, просто болит, – говорю я.
– Кто был у тебя в комнате? – спрашивает он.
– Ашира, сестра Наоми. Она моя подруга.
Папа кивает.
– Послушай, зайка, мне так жаль! Прости, что меня не было рядом. Я и не догадывался, что все так далеко зашло.
Встретившись со мной взглядом, он опускает голову.
– Я понимаю, как это звучит. Я знаю, что я всех вас подвел.
Многозначительно взглянув на открытую дверь в комнату Грейси, я показываю ему жестом, чтоб шел за мной.
– Пап, нашу жизнь надо менять, – говорю я, когда мы оказываемся у меня в комнате. – Так продолжаться не может.
– Я понимаю, – отвечает он. – Она правда тебя ударила.
– Да. – Ненависть, которой я захлебывалась всего пару часов назад, почти испарилась, и теперь мне хочется найти маминому поступку оправдание, логическое объяснение. Но закрывать глаза на масштабы трагедии уже не получается. Как бы я ни любила маму, по ходу, я уже ничем не смогу ей помочь.
Я ведь все-таки подросток.
