Я была рада, когда мы наконец-то смогли улечься на соломенные циновки. Я не знала, о чем говорить с дедом.
Он снова и снова повторял одну и ту же фразу:
— Мне очень жаль, что вы должны терпеть тетю Зайну, но вы же знаете, что я тоже ничего не могу сделать.
Для меня все это было пустой болтовней. Конечно же, дед мог бы хоть что-то предпринять! Он был богат, и, в конце концов, он был отцом дяди Хасана. Но, очевидно, он ничего не хотел делать, и, по моему мнению, лучше бы он вообще об этом не говорил. Я не решилась сказать ему это. Он ведь все-таки был дедом, то есть персоной, которая заслуживает уважения, если даже все делает неправильно.
Кроме того, дед еще и плохо слышал. Разговаривая с ним, приходилось все время кричать, иначе он не реагировал. Но, с другой стороны, он слышал все, что не предназначалось для его ушей.
После одного из наших громких разговоров я сказала Джаберу:
— Эй, этот тип настолько богат, что спокойно мог бы сходить к врачу, полечить свои уши.
Дед тут же возмутился:
— Ну-ну, я все слышал.
Возможно, дело заключалось в том, что и с Джабером нельзя было общаться шепотом. Когда он был еще маленьким ребенком, у него часто случалось воспаление среднего уха, а сейчас он уже и оглох на одно ухо.
Дед был настоящей пилой для нервов. Он не только с размахом растрачивал наше наследство, но еще очень любил опрыскивать всех гостей, которые заходили в его дом, дешевым одеколоном. Это до сих пор еще делают старые люди в деревне в знак гостеприимства. То же самое вытворяет особенно любезный персонал на бензоколонках. Не успеешь расплатиться, как — шшшт! — на тебя летит целое облако дешевого «Рев д’Оз», одеколона «Золотая мечта». Последний раз такое случилось со мной летом 2003 года, когда я посетила своего дальнего родственника, дядю, в Фаске, родном селении моего деда. Несмотря на мой протест, дядя опрыскал меня одеколоном.
Но сейчас дед жил в городе. Он не доверял банкам и хранил капитал в наволочках подушек и под коврами. Это было глупо, потому что он время от времени приглашал к себе домой шустрых мальчиков, которые воровали у него подушки, набитые деньгами, как только он, удовлетворенный, засыпал. Но больше всего меня выводило из себя то, что он постоянно говорил, как мне повезло.
— У тебя такое везение, что с ним можно ломать камни, — повторял он, когда я время от времени посещала его. Про себя я думала: «Дед, тебе ли не знать, что мое счастье и мое везение умерло вместе с мамой, твоей невесткой».
На следующий день дед разбудил нас сразу же после восхода солнца и погнал к тюрьме. Мы зашли на базар и снова купили жареную рыбу для отца. Хотя еще было очень рано, но уже целая толпа родственников стояла перед входом в тюрьму. Надзиратели записали фамилии, затем исчезли за воротами.
Я стояла среди женщин, увешанных пакетами с продуктами для родственников, среди худых мужчин в джеллабах с целыми блоками сигарет «Каса» и среди хныкающих детей, хотевших проведать своих отцов или дядей.
Прошло довольно много времени, прежде чем надзиратели вернулись.
— Саилло Мохаммед, — выкрикнули они. Дед, Джабер и я шагнули вперед.
— Кто это еще? — грубо спросил надзиратель.
— Это мои внуки, — ответил дед, — заключенный Саилло — их отец.
Он произнес слово «заключенный», как будто для него было само собой разумеющимся так называть своего сына. Но мне это слово причинило боль. Мой отец действительно был заключенным, но я не хотела называть его так.
— А где паспорта детей? — пролаял надзиратель.
— У них нет, — ответил дед, — они же еще дети.
Удостоверение личности или паспорт в Марокко выдается только с восемнадцати лет.
— Свидетельства о рождении! — потребовал надзиратель.
У нас их тоже с собой не было. Дед попытался спорить с надзирателем дальше, но у того не было абсолютно никакого желания вступать с ним в разговоры.
— Или вы сейчас зайдете внутрь и оставите детей снаружи, — рявкнул он, — или же я вызову следующего посетителя.
Дед решил оставить нас перед воротами тюрьмы. Он пошел к воротам, шаркая ногами. Мы же нашли спасение от палящего солнца в тени. Я представляла себе, как дед разговаривает с отцом, надеясь, что отец спросит обо мне, но я не была в этом уверена. Меня охватила злость, что мы выдержали все трудности такого долгого путешествия, а сейчас, уже перед самой целью, ничего не получилось. Я радовалась тому, что смогу увидеть отца через столько лет. Мне кажется, что я когда-то в прошлом решила не оглядываться на страшную темноту моего детства. Я хотела смотреть вперед, в будущее, в светлое будущее.
Человек, находившийся по другую сторону тюремной стены, уже был не убийцей моей матери, а только моим отцом, нуждавшимся в нашей помощи. Я чувствовала свою ответственность за этого человека, которого я вообще не знала.
Но я не могла даже посмотреть ему в глаза. Какие-то непонятные предписания не позволили состояться нашей встрече, хотя сейчас я уже была готова к ней.
Дед отсутствовал недолго.
— Ах, у него дела идут хорошо, — сказал он с радостной улыбкой, которая совсем не соответствовала ситуации. — Ему хорошо. Очень хорошо.
Дед, похоже, был готов с хихиканьем повторять это бесконечно, хотя для смеха не было никакой причины. Это нервировало нас всех. Я никогда не могла воспринимать этого старика всерьез. За хихиканьем и причудами он прятал свои чувства. Когда я сегодня раздумываю об этом, мне становится ясно, что я ничего не знала о чувствах своего деда. Он всегда прятал их от нас.
— Суперпутешествие, — сказала я Джаберу, своему брату, — очень здорово. Пошли к автобусу, поедем назад.
Я пыталась вести себя нахально, потому что Джабер, как и дед, тоже никогда не проявлял свои чувства. Мне же, однако, хотелось выть, когда мы сели в автобус и отправились в долгую обратную дорогу в Агадир.
Только год спустя я увидела отца. Джаберу уже исполнилось восемнадцать, и у него был паспорт. Я взяла с собой свидетельство о рождении. Дед был одет точно так же, как и в прошлом году. Он снова прихватил рыбу и хлеб. И мы снова сидели в дребезжащем автобусе, который мчался на север по серпантину прибрежной дороги с головокружительной скоростью.
В этот раз нас впустили в тюрьму. Мы стояли вместе с другими посетителями во внутреннем дворе перед забором из колючей проволоки. За забором находилась запыленная полоса земли. Дальше был другой забор, за которым сгрудились заключенные.
Я пыталась высмотреть отца, но не смогла узнать его в толпе мужчин. Затем я увидела человека, которого приняла за отца.
— Я здесь! — завопила я, стараясь перекричать других людей.
Однако мужчина никак не реагировал. Это был не мой отец. Я перепутала его с кем-то другим. Дошло до того, что я даже не узнала своего собственного отца.
