Рабия поддерживала тесные контакты с отцом во время его пребывания в тюрьме. Когда ей было четырнадцать лет, она даже на свой страх и риск обратилась к адвокату, чтобы он вызволил отца из тюрьмы, но эта попытка была безуспешной. Она регулярно писала ему, что выяснилось, однако, лишь тогда, когда он умер, а мой брат Джабер просматривал то немногое имущество, что осталось после него. Я видела не все письма, потому что Джамиля порвала некоторые из них, касавшиеся лично ее.
Отец очень возмутился и послал жалобу на собственного брата в официальные органы. Он даже потребовал выселить Хасана из дома нашей семьи и запретить ему приближаться к нам.
Но он, как заключенный, находящийся в тюрьме, не мог нас по-настоящему защитить. Тем не менее отвечавший за это дело паша, высокопоставленный судебный чиновник, вызвал к себе всех участников.
Дядя Хасан сильно запаниковал, узнав, куда его приглашают. Он понял, что его жизнь рушится, потому что без нас он бы потерял даже дом, в котором сейчас жил. Он стал бы бездомным, а его репутация была бы окончательно испорчена. Он не ожидал, что Джамиля и Рабия наберутся мужества, чтобы защититься от постоянных избиений, издевательств и приставаний. Две малолетние девочки решились выступить против взрослого мужчины! По марокканским понятиям это было чем-то невероятным. Все знали, что у нас происходит: и соседи, и наши родственники, и, вероятнее всего, официальные органы тоже. Но, как и тогда, когда мы с матерью подвергались издевательствам со стороны нашего отца, сейчас тоже никто не вмешивался. Нам сочувствовали, да, это было, нам давали время от времени пару дирхамов или багет, намазанный маслом, однако по-настоящему помочь нам не хотел никто.
Я восхищалась мужеством Рабии и Джамили, и я представляла себе, как бы изменилась наша жизнь, если бы мы наконец избавились от дяди, тетки и их детей. Дом стал бы только нашим! Рабия была бы умной главой семьи, Джамиля — сгустком энергии, Муна избавилась бы от своего страха, а мы, маленькие, избавились бы от мучений. Конечно, мы бы забрали к себе Уафу и Асию! Наша семья снова собралась бы вместе! Но моя надежда оказалась просто мечтой…
Отец и мои сестры решили, что они не будут упоминать о сексуальных приставаниях. В нашем обществе такое обвинение очень быстро обращается против жертвы. В конце концов, как написал отец из тюрьмы, Рабию и Джамилю выставят проститутками, на которых все благие намерения и педагогические меры дяди не оказали воздействия.
И все же дядя Хасан испытывал настоящий страх, когда мы стояли перед пашой. За исключением двух самых младших сестер, мы находились здесь все: Муна, Джамиля, Рабия, Джабер и я.
Муна была не на нашей стороне. Из страха потерять все она поддерживала дядю. Она была человеком, очень нуждавшимся в гармонии, и настолько пугливым, что боялась своей собственной тени. Даже по улице она шла так, как будто ей кто-то угрожал. Кроме того, она знала, что она не наша, поскольку она была усыновленным ребенком из первой семьи моего отца, а мать обращалась с ней не очень хорошо. Мы же, наоборот, признавали ее своей, настоящей, полноценной сестрой. Я любила ее и до сих пор испытываю к ней большую симпатию, хотя мы почти не поддерживаем никаких контактов.
Я готовилась заявить перед пашой ясно и четко, что не хочу больше жить в семье дяди. Хотя мне было всего одиннадцать лет, я понимала, что должна бороться за нашу свободу. Никто добровольно не вернет нам наше право на нормальное детство. Я сказала себе: если нам сейчас не удастся вышвырнуть дядю и тетю из дома нашего отца, я сделаю это, как только мне исполнится восемнадцать лет, или же сама уйду отсюда.
Однако паша даже не выслушал меня. Я ждала в коридоре перед помещением для судебных совещаний, в то время как опрашивали Джамилю, Рабию, дядю, моего дедушку и его племянника.
Амми Хасан приводил те аргументы, что девочек в нашем возрасте нельзя оставлять одних, что им нужна рука опытного отца семейства, каким является именно он.
Паша, казалось, прислушался к моим сестрам и поверил им. После этого дядя Хасан расплакался перед пашой и заявил, что он будет любить нас так же, как своих собственных детей. Дедушка тоже был против того, чтобы мы сами отвечали за себя. Его поколению ничего подобного невозможно было и представить.
— Такие юные девочки, — сказал он, — одни, в большом городе, где много иностранцев… Не попадут ли они на кривую дорогу?
В конце концов паша принял решение дать дяде Хасану последний шанс. Если тот еще раз даст повод пожаловаться на него, то он, паша, собственноручно позаботится о том, чтобы дядя со своим выводком вылетел вон из нашего дома.
Мы проиграли бой, но тем не менее одержали победу. С тех пор как Рабия и Джамиля показали, что они готовы бороться за наши права, дядя Хасан вынужден был взять себя в руки. Он уже почти не решался бить нас, а Джамиле больше не грозили его домогательства.
Лишь тетя Зайна только укрепилась в своей ненависти к нам.
Становление женщины
Во втором классе я подружилась с девочкой по имени Сихам, которая была из богатой семьи. Сихам тоже жила в Нуво Талборжт, рядом с продуктовым магазином на углу. Ее отец был успешным адвокатом, а мать ездила на «мерседесе». Семья была такой богатой, что жила в двух домах, соединенных между собой. Эта семья из четырех человек владела помещением, площадь которого была в два раза больше, чем дом нашей семьи, состоявшей из шестнадцати человек и проживавшей на улице Рю эль-Газуа.
Я любила бывать у Сихам. У нее было спокойно, никто ни с кем не ссорился, даже редко можно было услышать громкое слово. И, кроме того, у них был телефон. Мы с Сихам играли со звонком телефона. Впервые в жизни у меня в руках оказался телефон, и я могла покрутить диск для набора номеров. Я робко прижала трубку к своему уху и прислушалась к каким-то скребущим звукам, когда телефон соединялся с чьим-то номером. Затем раздался ряд гудков.
Я испуганно посмотрела на Сихам.
— Это что такое? — прошептала я.
Сихам чуть высокомерно засмеялась.
— Это же звонок. Это нормально. Так работает телефон, дурочка.
Вдруг я услышала чужой голос в трубке и тут же положила ее.
Позже я осмелела. Я, правда, ничего не говорила в трубку, зато слушала, как люди снова и снова повторяли: «Алло» или «Кто там?» Затем я, хихикая, клала трубку, пока люди не сказали: «Я проклинаю твою мать». Марокканцы немедленно говорят это, стоит им рассердиться, однако мне не хотелось слышать ничего подобного.
Когда мы вместе не хихикали и не шушукались, то учили уроки. Отец Сихам относился ко мне хорошо, иногда даже гладил по голове или давал пару дирхамов монетками, и я была очень горда тем, что такой успешный месье адвокат меня так явно ценит.
