Однако мы обе настолько нервничали, что не замечали ни красоты пейзажей, ни людей, стоявших вдоль дороги с бутылочками драгоценного масла из персидской парротии, которую еще называют железным деревом, ни стад коз, пасущихся среди этих деревьев. Асие стало плохо, и через каждые два километра ее рвало.
Когда мы прибыли на место и стали ждать у тюремных ворот, у меня тоже начались болезненные спазмы в желудке. Неужели я действительно хочу встретиться с этим человеком? Неужели я смогу посмотреть ему в глаза? Хватит ли мне для этого сил?
Однако затем открылись ворота тюрьмы и солдаты завели меня внутрь. Мы встретились с отцом в помещении, бывшем чем-то вроде тюремной столовой. Он стоял рядом с шатким пластмассовым столом: старик с бессильным взглядом. Отец сделал шаг мне навстречу и обнял меня, и в этот миг я почувствовала, что его кровь течет и в моих жилах. Мне хотелось сказать ему, как я ненавижу его, в каком я горе, я хотела простить его, я хотела так много…
Но затем он выпустил меня из объятий, и магия этого мгновения исчезла. Я больше не могла говорить с ним. Я просто сидела и смотрела на старика, который убил мою маму. И у меня не было ни сочувствия, ни ненависти к нему. Меня просто охватила печаль.
Мы расстались, так и не поговорив друг с другом по-настоящему. Через три месяца мой отец умер. Он скончался 17 декабря 2001 года в Таруданте. Мне неизвестно, как он попал туда. Я не знаю, что ему там было нужно. Это место никак не связано ни с ним, ни с нами. Его последним желанием было, чтобы его похоронили там. Вдали от своей семьи.
Сейчас, когда в живых уже нет никого, кроме нас, детей, я чувствую себя достаточно свободной, чтобы написать о том, что случилось в то далекое время, которое было временем моего детства и юности и которое все же ближе мне, чем что-либо иное на свете.
Я посвящаю эту книгу моим сестрам Муне-Рашиде, Рабие, Джамиле, Уафе, Асие и брату Джаберу, которые сопровождали меня в пути через долину слез. Но я посвящаю ее также своему сыну Самуэлю, благодаря которому я стала задумываться о роли моей матери и всех матерей. Я посвящаю ее Беате фон Штебут, чудесной женщине, которая помогла мне и не только мне освоиться в чужой стране, что зовется Германией. И я посвящаю ее своему мужу, Михаэлю Кнайсслеру, который дал мне силы глубоко погрузиться в прошлое, на что одна бы я никогда не решилась. Кроме того, он стал соавтором книги, приведя мою рукопись в порядок и изложив мой рассказ на хорошем немецком языке. Важные переводы с арабского языка сделала доктор Рухия Риад. Она перевела на немецкий язык подробный полицейский протокол о смерти моей матери. У меня на это не хватило бы мужества.
Часть 1
АГАДИР, МАРОККО
19 СЕНТЯБРЯ 1979
Смерть
19 сентября 1979 года в десять часов утра умерла моя мать. Мой отец убил ее на крыше нашего дома в Агадире. Он вонзил в нее нож, протащил по лестнице наверх, привязал к лестнице-стремянке, набил ей рот песком, облил бензином и поджег. Когда она умерла, ей было двадцать девять лет и она была на седьмом месяце беременности.
Мне исполнилось пять лет.
Сейчас мне двадцать девять, и мои слезы смывают чернила на бумаге, лежащей передо мной. Я плачу. Громко, как ребенок. Я плачу, как ребенок, каким я была тогда, когда умерла моя мама. Я хочу успокоиться, пытаясь вспомнить, как мама смотрела на меня. Но мне это не удается.
Мою маму звали Сафия. Ей было семнадцать лет, когда родители выдали ее замуж за моего отца. Моему отцу тогда было двадцать восемь, и его звали Хусейн бен Мохаммед бен Абдаллах, что значит Хусейн, сын Мохаммеда, сына Абдаллаха. В тот день, когда была убита моя мать, в семье было семеро детей: Муна-Рашида, Рабия, Джабер и Джамиля уже ходили в школу — они были «большими». Я была самой старшей из «маленьких». Вместе с годовалой Асией и трехлетней Уафой мы с родителями сидели за столом и завтракали.
Атмосфера была спокойной, однако я чувствовала, что что-то не так. Но это показалось мне совершенно нормальным. У нас вечно что-то шло не так, как надо. Наверное, мама в чем-то возразила папе. Это было опасно. Папа был вне себя от ярости. Сейчас он скажет нам, детям, чтобы мы шли играть на улицу. А затем он будет бить маму. Он всегда так делал. Один раз он уже избил маму до полусмерти лишь потому, что она открыла дверь дома и позвала нас. В том, что она позвала нас, не было ничего плохого. Плохо то, что она вышла из дома. А это было запрещено.
Папа сказал:
— Идите на улицу и поиграйте.
— Конечно, папа.
Я встала, посадила Асию себе на левое бедро и взяла Уафу за руку. Мы как раз подошли к двери, когда мама произнесла: «Уарда-ти, мой цветочек, твой папа хочет убить меня. Пожалуйста, расскажи об этом соседям».
Мама произнесла это совершенно спокойно. В ее голосе не было никакой паники. Папа не сказал ничего. Он не возразил и не стал ругать маму, утверждать, что она говорит глупости. Он сидел рядом с ней за столом, как сидят за завтраком многие семейный пары. Мне это показалось совершенно нормальным.
Настолько нормальным, что мамины слова никак не обеспокоили меня. Меня беспокоила Уафа. Она плакала и рвалась назад к маме. Но этого нельзя было допускать, потому что тогда разозлился бы папа, чего я очень боялась. Когда папа злился — это было ужасно.
— Идем, Уафа. На улице светит солнце. Мы поиграем в хаха, в догонялки.
— Нет, — заплакала она, — хочу к маме!
— Сейчас нельзя. Мы должны идти на улицу.
Я крепко взяла Уафу за руку, вышла с малышкой во двор и не вспоминала больше о том, что сказала мама, до тех пор, пока не увидела пламя на крыше нашего дома. Я не помню, слышала ли я что-либо. Не было никаких криков. Никто не звал на помощь. Я помню только огонь на крыше нашего дома.
И я помню слова моей матери: «Уарда-ти, мой цветочек, твой папа хочет убить меня. Пожалуйста, расскажи об этом соседям». На мне лежит вина в смерти моей матери, потому что я не восприняла ее слова всерьез. Потому что я занималась своими сестрами, в то время как мама доверила мне свою жизнь. Потому что я не побежала к соседям.
Но что смогли бы сделать соседи?
Ничего. Они боялись отца, потому что всегда боялись его. Они ничего не смогли бы сделать для женщины, над которой издевался ее муж, который избивал, унижал и запирал ее дома. В Марокко никто не пытается защищать женщин, над которыми издеваются их мужья. По крайней мере я не знаю ни одного человека, который хоть в чем-то смог бы воспрепятствовать этому.
Когда старшие дети вернулись из школы, а мы прибежали с улицы, папа уже потушил огонь, в котором горела моя мама. Он стоял у двери и не пускал нас в дом.
— Ваша мать в больнице. У нее будет ребенок, — сказал он.
