— Что ты делаешь, отец? — спрашивали мы его.
Он не отвечал — он был занят. Когда наступали сумерки, отец бормотал:
— Аллах велик, Он создал день и ночь. На меня возложена большая ответственность. Я — день. Ибо только в солнечном свете человек может увидеть тень Пророка.
На следующий день отец раздобыл блестящую черную краску. Он снял синие одежды жителей пустыни и теперь одевался только во все черное: черные тонкие брюки, черный кафтан, черные туфли и черная чалма. Его усы были черными, его глаза были черными, и, как я вспоминаю, мне тогда казалось, что и сердце у него в груди было черным и черствым.
Сиди Хусейн занес долг за черную краску и толстую кисть в свою конторскую книгу.
Отец отнес покупки в комнату, обращенную окнами к школе, куда попадали первые утренние лучи солнца. Едва первый солнечный луч коснулся белой стены, как отец нарисовал на ней блестящий черный круг, поглотивший солнечный свет. По мере передвижения солнца по небу отец ходил по комнате, оставляя на стене черный след, с которого стекала краска.
— Отец, что это значит? — спросила Джамиля, моя самая громкоголосая сестра, которая была единственной из нас, кто решался задавать отцу такие вопросы.
— Ты что, не видишь, глупый ребенок? — напустился на нее отец. — Я заставляю солнце двигаться по небу. Если я перестану поглощать его лучи с помощью кисти, оно остановится. Тогда наша сторона Земли сгорит, а на другой стороне начнется ледниковый период. Ты что, этого хочешь?
— Нет, — сказала она, — конечно, нет, потому что тогда сгорят и мама, и Муна, и Рабия, и Джабер, и Уарда, и Уафа, и Асия.
— Вот видишь, — сказал отец, — поэтому моя работа так важна для всех людей. Итак, иди к остальным и скажи, что я поем, когда стемнеет. А до тех пор я очень занят.
Джамиля пришла к нам. У нее был очень важный вид.
— Ты его спросила? — поинтересовался Джабер.
Джамиля величественно кивнула.
— И что он сказал?
Джамиля помолчала. Затем торжественно произнесла:
— Папа спасает весь мир.
— Как?
— Он красит стену черной краской, — сказала Джамиля.
— Этим можно спасти весь мир? — удивленно спросил Джабер.
— Конечно, глупый ты мальчик, — ответила Джамиля. — Это единственная возможность спасти мир. Если отец не будет красить стену черной краской, солнце остановится и мы сгорим, а на другой стороне Земли все замерзнет и превратится в лед.
— Мороженое?
[3] — сказал Джабер. — Мороженое почти такое же вкусное, как цыплята.
Джабер все еще обожал цыплят.
— Отец и я имеем в виду не мороженое, а другой лед, — сказала Джамиля тоном учителя. — Мы имеем в виду плохой лед. Он совсем синий или зеленый, он такой холодный, как дождь в декабре, но еще в три раза холоднее.
На нас это произвело огромное впечатление.
Сердце отца и его мысли становились все чернее. Все другие краски внезапно исчезли из нашей жизни. Прежде всего — желтая.
Отец начал с того, что вырезал из газет все, что имело желтый цвет. Затем он стал рыться в шкафах, сорвал все желтые платья с вешалок, выбросил их во двор и сжег.
Мы играли на улице, когда увидели клубы дыма.
— Посмотрите! — сказала Джамиля. На ней было ее самое красивое желтое платье. Это было не платье, а мечта. Все дети на улице завидовали ей. Когда светило солнце, оно сияло как цветок. Это было дорогое платье, оставшееся с тех времен, когда отец еще работал и у него водились деньги.
— Это огонь! — закричала Рабия.
— Огонь у нас во дворе, — произнес Джабер.
Я не сказала ничего, я была еще слишком маленькой.
— Давайте посмотрим, что там случилось, — предложила Рабия.
Мы прокрались домой, затем — через синюю дверь, через прохладный, выложенный кафелем коридор — во двор. На стенах были следы отцовской черной краски. Посреди двора полыхал костер. В нем с шипением горели желтые блузки, пылали желтые книги, желтые вырезки из газет поднимались в пламени вверх на фоне стены двора и снова медленно падали на землю.
Мать сидела на кухне и читала стихи из Корана.
— Он совсем сошел с ума, — бормотала она, — он убьет нас всех, да защитит нас Аллах.
Джамиля протолкалась вперед, чтобы все получше рассмотреть. При этом она привлекла внимание отца. Его черные глаза уставились на Джамилю, а она попыталась спрятаться в полумраке коридора. Но было уже слишком поздно.
— Бедная моя дочь! — воскликнул отец. — Твое платье — от дьявола. Я освобожу тебя. Да смилостивится над тобой Аллах!
Джамиля была потрясена, она не знала, что плохого в ее платье. Отец воспользовался ее замешательством, схватил Джамилю, сорвал с нее платье и бросил его в огонь.
С того момента Джамиля больше не верила, что отец спасет мир.
— Он сжег мое любимое платье, — возмущенно шептала она ночью, когда мы лежали, прижавшись друг к другу, на своих матрацах под тонкими одеялами. Кровати отец уже давно продал.
— Но он же так спасает целый свет, — сказал Джабер.
— Глупости, — ответила Джамиля, — нельзя верить всему тому, что тебе говорят.
— Но ты же сама так сказала, — проворчал Джабер.
— Вот именно, — отрезала Джамиля.
И на том разговор закончился. Мы еще немножко поплакали, потому что сгорело красивое платье Джамили, потому что отец все же не спасет мир. И я уснула под боком у Рабии. Я крепко прижалась к ней всем своим маленьким телом и дышала в ритме биения ее сердца. Это успокоило меня.
Рабия была моей любимой сестрой. Она была такой умной, что уже в пять лет пошла в школу. Я восхищалась ею, потому что она знала все и потому что у нее были такие серьезные книги. Ее любимой книгой был школьный учебник в красивой желтой обложке. После истории с платьем Джамили Рабия стала осторожной. Она носила книжку с собой, под платьем, или прятала ее в доме. Однажды я застала ее в детской, когда она засовывала книгу под подушку.
— Смотри не проболтайся, — сказала мне Рабия.
— Почему? — спросила я.
— Потому что она желтая.
— Ага, — ответила я.
Однажды Рабия, сходив за хлебом к сиди Хусейну, проверила свой тайник. Ее рука скользнула под подушку, и тут же на ее лице появилось выражение отчаяния.
— Книга, — простонала она, — книга исчезла!
Затем ее лицо стало решительным и злым. Мне не нравилось, когда сестра становилась такой сердитой. Ей исполнилось десять лет, мне — четыре. Рабия считалась моей защитницей. Я хотела, чтобы она всегда была веселой и веселила меня.
