– Ещё одна просьба есть. К тебе лично.
– Да пожалуйста, – сказал Мерлин. – Если я в силах…
Чарчикан оглядел его критически.
– В силах, – постановил он. – Сегодня у нас ночевать будешь.
– Это ещё зачем? – охренел Мерлин.
– Со Светкой ляжешь, – просто сказал шаман (на самом деле он выразился ещё проще). – Ей уже пора. Не с братьями же ей спать?
– Вот ничего себе, – сказал Роман Ильич.
– Свежая кровь! – Чарчикан поднял толстый палец. – Генофонд по-вашему… Блуд – это в городе, с жиру, а здесь – закон природы…
…На прощание шаман подарил Мерлину свою трубку. Она изображала голову хитрого сморщенного старичка в капюшоне.
– Я знаю, что не куришь, – опередил Мерлина Чарчикан. – Это у нас будет вроде как пароль. На всякий случай. А себе я новую вырежу…
Роман Ильич стоял на крыльце и долго смотрел вслед аргишу, пока последние нарты не скрылись среди деревьев. К вечеру пойдёт снег и скроет все следы…
А Светку по-настоящему звали Алтынэй.
Глава 27
1
…Евроремонт в моём жилище резко продвинулся: бригада бабушки Звонарёвой тщательно облицевала нежно-салатной плиткой ванную, так что стало действительно впору подумать о джакузи – наша старая ванна выглядела теперь совершенно плебейской.
Даже строгий Борюшка остался доволен работой дочек:
– Не пропадут с голоду! Поехали, мама, поздно уже…
Трудолюбивое семейство отбыло. Остались мы с Гориком и Киджаной. Лайбон был сумрачен, Гордей Кулешов озабочен.
– Роман Ильич, – сказал он. – Как же эти… им даже имени нету… сумели так развести людей?
– А потихоньку, – сказал я. – Вот ты ещё молодой был, когда объявили борьбу с международным терроризмом. В аэропортах ужесточили досмотр. Стоишь перед ментами босой, в пластиковых мешочках на ногах, и штаны руками поддерживаешь, потому что ремень тоже досматривают. Как старый еврейский профессор перед эсэсовцами. И ничего, никто не ворчит: это же не в падлу, а для нашей безопасности!
– А при чём здесь досмотр?
– Да дело не в досмотре, – сказал я. – Дело в людях. На какое ещё унижение они согласны? Ага, это съели. Нельзя ли ещё чего-нибудь попробовать, чтобы жизнь мёдом не казалась? Так, и это схавали безропотно… Вот постепенно и дошли до нынешнего абсурда: то ли ты пассажир, то ли заключённый…
– Вообще-то вы не знаете, – сказал студент. – Сейчас летают мало – все борты и керосин служат делу Эвакуации. Даже в соседний город съездить – проблема. Железная дорога перегружена. Нужны очень веские причины…
– Вот видишь, – сказал я. – Получается средневековая деревня. В ней можно прожить всю жизнь и не узнать, что есть на свете другие селения и города. Всю информацию черпаешь из телевизора, а там что надо, то и покажут… Так что не надейтесь на контрпропаганду… Миром правят авгуры и перемигиваются между собой… Ты знаешь, кто такие авгуры?
– Уж как-нибудь, – обиделся Горик.
– Вот и молодец. И потом, наверняка кто-нибудь в мире пробовал протестовать, бороться…
– Так я вам уже объяснял про учёных-нигилистов. А с теми, кто за оружие хватается, разговор короткий: принуждение к миру…
– Замечательная формулировка, – сказал я. – Универсальная, можно сказать, всеобъемлющая… Тебе, впрочем, Химэй не грозит: новому миру нужны молодые, здоровые, образованные… Белые, в конце концов… И президент нынешний сказал, что Россия вошла в «золотой миллиард» как равная…
– Выходит, что Гитлер победил?
– Выходит, – вздохнул я. – Только не так, как он замыслил. Эти ребята стараются не перегнуть палку насчёт расизма. Они гениально придумали: бедные, старые, больные – вне очереди! А это, по большей части, люди другого цвета кожи… Хотя чёрным миллионерам тоже не о чем беспокоиться… А евреи попросту отошли в сторону и не мешают этим играм…
– Вот у вас, Роман Ильич, всё выходит ясно и понятно. Панин ценил вас за дело… А когда пробуешь сам…
– Так ведь всё сделано для того, чтобы ты не думал. Не видел абсурда, не чувствовал противоречий… Кажется, для этого и язык специальный изобрели: я, например, в официальных сообщениях ничего не понимаю. Вот стихосложение по-латыни – версификация. А что такое диверсификация?
Гордей пожевал губами.
– Хрень получается, – объявил он.
– Что и требуется от термина. Можно сказать «уничтожение», а можно – «оптимизация». Поди гадай, что имеется в виду: человек, деревня, библиотека! Когда-то расстрел назывался «десять лет без права переписки», для благозвучия. А у нынешних властей намерения поначалу были самые благие – образованность свою показать…
– Ну и утешили вы меня, господин Мерлин, – сказал Горик. – Удавиться легче…
– Кто бы меня утешил, – сказал я. – Вот просидел я в своей любимой тайге, в комфортном Доме Лося. А без меня сотворилось такое… Такое…
– Вы-то тут при чём? – удивился Кулешов.
– А при том, что будет мне теперь до смерти казаться, что мог я всё это притормозить, и это не мания величия: попадёт винтик между шестерёнок, и машина остановится… Вдруг я как раз был этот винтик? Так нет же. Корчил из себя небожителя. Знать ничего не хотел о презренной жизни, а тут она меня и прихлопнула… Всё отняла…
– Ну, сейчас, наверное, многие так думают, – сказал Горик. – Но у вас хотя бы крыша есть над головой. А наш лайбон? Вот уж кто всё потерял!
Киджана сидел в своём кресле, похожий на статую из чёрного дерева.
– Чиф, – сказал я. – Не смурей, хрюли теперь смуреть! Выговорись хотя бы, как я, – легче будет…
Лайбон неожиданно подскочил, встал и запрыгал вокруг кресла. При этом он непрерывно говорил на своём языке шари-нильской группы нило-сахарской семьи, изредка вставляя нехорошие русские слова. То становился на четвереньки, то метался в стороны, то целился из воображаемого ружья…
Не сразу до меня дошло: лайбон показывал, как люди убивали зверей.
Потом он сложился, рухнул в кресло и уткнул морщинистое лицо в громадные ладони.
– Пойду искать своих людей, – сказал он через некоторое время. – Там набирают трэш-группу. Как это… недоколки… Недобитки! Напополам с собачьими бродягами…
– Неслабое наследство мы вам оставляем, – сказал я Горику. – Зато будете по новой плодиться, размножаться и заселять землю…
– Спасибо, – сказал Гордей. – А потом снова разведутся лишние люди… Но вот сейчас-то что можно сделать? Я даже маме не могу доказать, что всё это мистификация…
– Не казнись, – сказал я. – Вон в белой эмиграции многие – в том числе самые умные и верные – в конце концов решили примириться с большевиками, изобрели евразийство – такая же туфта…
