– Дочки пропусков натырили на всякий случай, – пояснил счастливый отец.
Ушлые дочки во главе с бабушкой сидели тут же – в рабочей одежде, без макияжа, волосы под косынками.
– Пусть поработают, нечего по городу шастать, – пояснила Арина Геннадьевна.
– Да плюньте вы на этот ремонт, – безнадёжно сказал я. – Не надо мне никакого ремонта.
– Надо-надо, – сказала бабушка. – Им Горик сказал, а они его только и слушаются. Вот и выйдет им трудовое воспитание!
Малая бригада коммунистического труда покинула салон, а их места заняли мы с Киджаной и ассегаем.
– Борис Васильевич, – сказал я. – Едемте в университет. Попробую трудоустроиться…
– Роман Ильич, – сказал Борюшка, выезжая из двора. – Когда всё это гадство кончится?
– В смысле? – сказал я.
– В смысле Химэй, – сказал Трегубов. – Ну, избавятся они от пенсионеров и голожопых, а дальше-то что? Люди ведь всё равно будут и стариться, и нищать…
– Борис, это вы меня спрашиваете? – воскликнул я. – А где же мощь трудового коллектива? Ваши заводские, помнится, и дороги перекрывали, и кризисного минетжера на тачке вывозили…
– Коллектив… – скривился он. – И слово-то такое забыли. Начальство выбрало момент, когда народ совсем дурак стал, и подсунуло этот проклятый Биг Тьюб… А ваша интеллигенция поддержала!
– Борис, – сказал я. – Да какая уж нынче интеллигенция – одни слёзы. Кто её теперь слушает?
– Конечно, интеллигенция, – сказал он. – Кто песенки сочиняет, сериалы клепает, лекции читает? Работяги, что ли?
Возразить было нечего. Действительно, идеологическое обеспечение эвакуации, пусть и корявое, власть имущим явно не по силам и не по мозгам…
– Вот вы классный инженер, – сказал я. – Золотые руки, светлая голова, теперь таких мало. Вы же понимаете, что не может быть такого устройства, которое переносит материальные объекты в иное измерение или в небытие… Так докажите это!
– В том-то и беда, что переносит, – хмуро сказал он. – А в этом клятом Заколючинске люди обслуживают установку и помалкивают. Деньги им платят хорошие, а они привыкли кучеряво жить, пока бомбы клепали, и нынче обрадовались. Остальные-то люди для них – мусор! Так и при коммунистах было, так и сейчас есть…
– Так ведь даже американцев убедили, – сказал я. – Уж на что прагматичный народ…
– У Штатов своя линия, – сказал Трегубов. – Их террором и нищетой пугают. Чёрные и цветные – вперёд!
Как-то не брал я в расчёт Борюшку, думал – простец, пролетарий, хоть и с убогим высшим образованием, что с него взять… Нельзя презирать собственный народ. Ни при каких обстоятельствах!
– Всё равно жить в Африке больше некуда, – подал голос Киджана. – Земля нас проклянула… Проклянила…
– Прокляла, – подсказал я.
– Ну вот и ваш университет, – сказал Борис. – Может, мы тоже пойдём – подстрахуем?
– Нет, – сказал я. – Сидите и ждите. Если меня оттуда выведут под конвоем – тихонечко поезжайте домой и не рыпайтесь, пристрелят.
Они неубедительно пообещали. Господи, ну что я им, кто я им?
В знакомом вестибюле на доске объявлений красовалась фотография Димы Сказки – правда, без траурной каймы. В подписи сообщалось, что господин ректор срочно отбыл на Простор по состоянию здоровья, но его вклад в дело высшего образования никогда не будет забыт…
– Алала! Счастлив день, когда встречаем Достигшего! – вскричал вахтёр Иван Казимирович. По возрасту ему вроде бы давно полагался Химэй вне очереди, а вот поди ж ты…
– Кто замещает ректора? – строго спросил я.
– Так Прянников же, – ответил вахтёр. – Прянников и замещает…
Мог бы я и не спрашивать. Кто же больше?
– Он у себя? – спросил я ещё строже.
– У них посетитель, – сказал вахтёр. – Вам бы подождать…
– Бриарей не ждёт! – значительно сказал я и пошагал вдоль по коридору.
Мадам Бедокур тоже была вечной, как вахтёр, – и от проректорского кабинета доросла до ректорского.
– Алала, – сказала она. – Счастлив день… Нельзя к Павел Игнатьичу! У него посетитель!
– Мне – можно, – гордо сказал я. Ах, Паша, Паша, не ты ли Диму заказал? С тебя станется…
И открыл дверь с позолоченной табличкой – её ещё не успели сменить.
Прянников Павел Игнатьевич сидел за огромным столом, заставленным мониторами, а гость его скромно притулился на одном из боковых стульев – но всё равно было видно, кто здесь хозяин. Гость был облачён в некое подобие военной формы с причудливыми знаками различия. Глаза его были скрыты за тёмными очками, а лицо украшала крошечная молодёжная бородка в три волоса.
– Дисциплинка у вас… – недовольно начал гость, но увидев мой чвель, поспешно произнёс приветственную формулировку.
Прянников был растерян.
– Алала… Счастлив день… Вон отсюда… Простите, счастлив день…
– Я вам не помешал? – нагло спросил я.
– Достигший всегда приходит вовремя, – торжественно сказал гость и внимательно рассмотрел мою бирку, но именовать меня не стал. – Павел Игнатьевич, вы, в общем, всё поняли. Думаю, что недоразумений между нами больше не будет… Ваша работа по неандертальцам Комиссию чрезвычайно заинтересовала. А с вами, уважаемый Достигший, мы непременно встретимся… Все там будем!
С этими словами высокий гость покинул кабинет.
– Здорово, Паша, – сказал я. – Узнаёшь?
Лицо Прянникова из бледного стало багровым.
– Как тебя не узнать, Рома… Где ты – там и неприятности…
– Ну так звони куда следует, – сказал я. – Или почту пошли.
– Прямых распоряжений не было, – ответил он. – С тобой вообще всё непонятно. Характеристику на тебя, например, совсем недавно запрашивали… Ты что – действительно Достигший?
– Как видишь, – сказал я. – Янтарный чвель кому попало не нацепят.
– Я имею в виду… ты настоящий Достигший?
– Паша, Паша, – сказал я. – Ты же образованный человек. Ну какой же может быть настоящий Достигший? Я просто один из тех бездельников и бродяг, что пудрят мозги добрым людям рассказами о прелестях Простора…
Прянников покачал круглой головой:
– А говорят про тебя совсем другое…
– Кто говорит?
– Ну… вообще. Власть, Комиссия… Ты хоть знаешь, кто у меня сейчас был?
– Да козёл какой-то, – пожал я плечами. – Мундир, правда, незнакомый… Может, сейчас так пожарных одевают от Юдашкина?
– От Юдашкина… – повторил Павел Игнатьевич. – Если бы от Юдашкина! Мамышев это! Верховный Комиссар ООН по Российскому региону!
– Ничего мне это не говорит, – сказал я. – Мне что – следовало перед ним в струнку тянуться?
