– Ближе к тексту, – сказал я. – Панин. Вертолёт. Ребята. Как ты их сдал?
Чашка с кофе пролетела над моей головой и глухо ударилась о стену.
– Что вы все пристали? Танька твоя, психопатка, закатила мне дикий скандал на людях, и все остальные… Не сдавал я их, – буркнул Сказка. – Я просто позвонил. Так мол и так, Лось, не хочу оставаться один, полечу с вами. Дайте мне по башке, как тому негру с аэрофобией из сериала, и грузите. Ладно, отвечает Панин, будь послезавтра в пять ноль-ноль на двадцатом километре воронинского тракта… Я-то думал, Лося просто арестуют по какому-нибудь ерундовому поводу, это пустяки, я бы его в тот же день отмазал и вытащил, не впервой… А этот козёл с крыши блокпоста…
– Так ты сам всё это видел?
Он кивнул.
– Этого козла даже расстреляли при мне, – сказал Дима. – За самоуправство. А людей-то не вернёшь…
– Надо полагать, козёл очень удивился, – сказал я. – Вряд ли он рассчитывал на такой расклад. Но и ты вряд ли веришь в самоуправство. Не тот случай…
– Панин тебе документы какие-то вёз, – сказал Дмитрий Евгеньевич. – Мне за эти документы потом всю душу вынули: не оставил ли он их у меня, нет ли у меня копии…
– А действительно – нет ли у тебя копии? – спросил я. – Интересно, что за документы. Мне Лось говорил во время последнего визита, что вот появятся у него кое-какие бумаги, тогда и моё время придёт…
– Не знаю, – сказал Дима. – Знаю, что отдал Панин за них крупную сумму. Туеву хучу бабок, как он выражался… Только вряд ли это бумаги. В наше время бумагам не доверяют…
Смотрел я на него и не знал, что с ним делать. Зла на него у меня не было. На таких зла не держат. Да и сам я не герой героич, зарекаться в своей непоколебимой верности не могу. Вот она, амбивалентность-то наша: ни добра, ни зла, ни эллина, ни иудея – чего ни хватись, ничего у нас нет… Приехали.
И Сказка почувствовал, понял, что никто его не собирается убивать, даже за грудки трясти не будет – в худшем случае обдадут презрением, так не впервой…
– А когда это ты Достигшим-то заделался? – спросил Дима, кивая на янтарный чвель.
– По случаю, – сказал я. – Всё-таки занятие… Чёрт, как вы эти чвели читаете? Ничего понять не могу…
– Это довольно просто, – отвечал Сказка. – Я тебя за вечер научу…
– Научи, – сказал я. – Хотя бы в благодарность за спасение жизни.
– В смысле? – вытаращился он.
– Шлёпнуть тебя хотели, – сказал я. – Из моей хаты. Ты не заметил, что живёшь аккурат против моих окон?
– В самом деле, – сказал Дима. – Никогда, ни разу не вспомнил. А ведь на твоей хате столько… Столько с ней связано!
Он встал, подошёл к окну и отодвинул штору. Потом резко обернулся, с ужасом поглядел на меня и рухнул.
Я бросился к Диме. Неужели… Нет, быть не может!
Не думая, выглянул в окно на свою хату. Тамошнее окно было растворено, хотя перед уходом я его закрыл на шпингалет и даже задёрнул занавески.
И ещё мне показалось, что в окне кто-то мелькнул.
2
Помолитесь обо мне в райской гавани,
Чтобы не было других моряков.
Марина Цветаева
… – Что-то ты мне, Сохатый, недоговариваешь, – сказал Мерлин.
Панин прилетел на Новый год – один. Он сидел в любимом кресле, а над ним – «Разбитое окно» Шагала.
– А зачем тебе наши беды, – вздохнул он. – Мне нынче отсидеться надо… Пока очередная кампания кончится… Помнишь деда Харитонова? Он рассказывал, что в тридцать седьмом возглавлял район на Алтае. И приходит к нему ночью кореш, что заведовал местным НКВД. Чекист, но не ломехуза. Так и так, говорит, Пантелеич, я тебя завтра арестовывать буду… Харитонов берёт семью, документы, деньги, в сани – и на станцию. Сели в первый проходящий поезд. И колесили по всей стране, пока деньги не кончились. Месяца три. Потом вернулись, деваться-то некуда. И, представляешь, дед Харитонов снова к прежним обязанностям приступил! У энкавэдэшников кадровая чистка прошла, мать их Софья! Никому Харитонов не нужен! Выходит, и при Сталине никакого порядка не было, – вздохнул он, словно сожалея об этом.
– А чекист? – спросил Роман Ильич.
– А что чекист? Застрелился чекист…
– Значит, можно оставаться человеком и в нечеловеческие времена, – сказал Мерлин.
– Можно, – согласился Панин. – Только недолго…
Заводить прежние разговоры о судьбах России Роману Ильичу не хотелось.
– Ну, по крайней мере, дёргаться не будешь, на часы посматривать, – сказал он. – Отдохнёшь. Ты для чего Дом Лося возводил? Вот и отдыхай. Не думай ни о чём, я тебя научу…
– Теперь, выходит, ты о моём психическом здоровье заботишься, – сказал Панин.
– Долг платежом, – развёл руками Мерлин. – Убери бутылку-то! Пойдём на лыжах побегаем!
– Экий ты спортсмен заделался! – воскликнул Панин.
Домой они вернулись, когда стало уже совсем темно. Они так и сидели в темноте, вспоминая все новогодние праздники, проведённые вместе.
– …А Болдырев каждый раз засыпал лицом в салате, – сказал Мерлин. – Почему он редко прилетает?
– Потому что на Болдырева сейчас вся моя надежда, – невпопад сказал Лось. – Но этих тонкостей тебе лучше не знать… Как ты хорошо всё помнишь, Колдун! Я эту Лялю Богатко вообще думать забыл!
– Память тренирую, – сказал Роман Ильич. – Стихи учу наизусть – самые сложные и бесполезные. И тебе советую! Ведь почему говорят «старый дурак»? Потому что ничего человек не знал, да ещё и забыл. Это раньше мудрые старцы встречались, а нынче сплошь старые дураки. И я не хочу в их ряды…
– Ну, я до такого не доживу, – весело сказал Панин.
– Почему? Вон батюшка твой…
– Не дадут дожить, – уточнил Панин. – Хоть и вращаюсь я во всяких там кругах, и все вроде друзья, все минетжеры, а всё-таки всегда я для них буду чужой. Из-за тебя, между прочим!
– Ага, – сказал Мерлин. – Смутил жидомасон чистую русскую душу книжной премудростью…
– Да, что-то в этом роде, – согласился Лось. – Уж на что я тёмный солдафон, но среди них человеком себя понимаю. А этого не любят. А за мной – дело, люди, семья…
– И не одна, – напомнил Мерлин. – Раньше бы тебе аморалку такую пришили…
– Надо уметь выбирать женщин, – гордо сказал Панин. – Не то, что некоторые… Которые… Стишки наизусть…
– А ты заметил, – сказал Роман Ильич, – что само понятие «память» исчезло из общественного сознания? Переместилось из мозгов в компьютеры?
– Я заметил, что ты вообще враг прогресса, – сказал Панин. – Компьютер – что лопата: инструмент, и не более…
