Вряд ли это существо было мутантом, хотя многие считали, что ухватки у химеры кошачьи. Она любит играть со своими жертвами.
Действительно, на первый взгляд можно найти в ней известное сходство с пантерой – не с настоящей, а со стилизованной скульптором-анималистом – такие чёрные литые пластмассовые фигурки украшали серванты в шестидесятые годы прошлого века. Она казалась отлитой из одного куска. И вообще – химера-пантера-Багира… По ассоциации…
И не была она чисто чёрной – по её бликующему телу непрерывно скользили радужные волны – такие цвета бегут по чешуе тайменя, выведенного на берег удачливым рыбаком. У древних римлян тоже была какая-то подобная рыба, кажется, дорада – патриции на пирах балдели, как она подыхает. У патрициев не было другой цветомузыки.
Но сама химера, видимо, балдела от того, как подыхают люди. И не столько физически подыхают, сколько морально. Как будто для неё человеческий ужас был куда привлекательней, чем людская плоть.
Иногда, насладившись лакомой пищей, она отпускала человека – без видимых причин. А то откуда было бы взяться рассказчикам.
Печкин много слышал и читал о том, что в последнюю предсмертную секунду проносится перед человеком вся-то его жизнь от первого сознательного впечатления до…
А если не проносится, думал журналист, значит – всё-таки не последняя? Потому что сейчас он не мог припомнить почти ничего из своей достаточно бурной биографии.
Химера глядела на него прекрасными золотыми немигающими очами, словно хотела что-то сказать – или, наоборот, услышать что-то от него. Один сталкер даже утверждал, что химера вошла с ним в телепатический контакт и они договорились…
Господи, думал он, пусть она уйдёт. Пусть появится Белый и прогонит её – говорят, он это умеет. Пусть то, что говорят, окажется правдой. Или пусть окажутся правдой слухи о её внезапном великодушии. Отойди от меня, сатана. Ты добилась своего – мне страшно. Мне так страшно, что я даже не могу обгадиться, потому что все мышцы мои стали каменными.
Господи, думал он, пусть она уйдёт. Ты ведь только что совершил маленькое чудо с собаками. Ты внушил мне мысль пристать к официантке, Ты приказан ей вытащить баллончик с перцем. Так почему бы не продолжить в том же духе? Ведь Ты зачем-то оставил меня в живых – неужели для того, чтобы это создание, явно не Твоей работы и не Твоей фантазии, меня прикончило? Или Ты потому и не можешь приказать ей, потому что – не Твоей работы?
Господи, думал он, пусть она уйдёт. Пусть я останусь жить дальше, сознавая своё полное ничтожество. Нет во мне больше гордыни, ни грамма не осталось. И достоинства не осталось. Да, я хотел бы, чтобы Мастдай остался в живых, но я же не виноват, что она начала с него. Ведь это у него наколка. Надо же. «Искусство вечно – жизнь коро…». И всё. Даже на последнее слово не хватило жизни. Может быть, никакой он не грузчик был, а режиссёр или художник.
Господи, думал он, я не знаю молитв. Так, обрывки. По верхам. И в церковь я не хожу. Но в Зоне не бывает атеистов, я уже убедился. Я всё понял. С первого раза. Только пришли мне своего Белого…
Господи, думал он, я могу только давать зароки и обеты. Я напишу книгу о Зоне и о промысле Твоём в ней. Это будет честная книга. Без стрельбы на любой странице по малейшему поводу. Без мутантов и аномалий на каждом шагу. То есть будут и стрельба, и мутанты – но не чаще, чем на самом деле. Я не стану изображать людей хуже, чем они есть. Я не буду каждую минуту погружать своих героев в беду – никакой человек такого не выдержит. Я не буду живописать пытки и мучения, чтобы избыть собственные комплексы. Я не буду то и дело рекламировать разные виды оружия – ведь я им не торгую, пусть себе зацикливаются на тактико-технических данных смертоносных стволов только не служившие мажоры да подростки, да ещё те, у которых нелады по мужской части…
Прости всех нас, думал он. Правых и не правых. Пусть сумасшедшие выпрашивают милость у Монолита – нет, у монолита, много этой каменюке чести, чтобы писать её с заглавной буквы. Ну как, удачно я перед Тобой прогнулся? Или это и есть тот самый камень, который Ты можешь сотворить, да не можешь поднять?
Всё равно Ты должен нас простить. Мы все пришли сюда не от хорошей жизни. На Материке исчерпано всё. Или почти всё. Ведь зачем-то создал Ты Зону? Или мы и без неё не живём в аду?
Хорошо, внезапно подумал он. Пусть тварь откусит мне голову, и тогда я смогу лично высказать всё это Тебе…
Ему стало так спокойно, что он открыл глаза.
Перед ним стоял Белый и целился в него из своего шприцемёта.
Глава тринадцатая
– Что было, тем и зарядил, – сказал Пилюлькин. – Ветеринары не жалуются…
Пилюлькин тоже подался в сталкеры не от добра. Врач он был неплохой, просто попал под кампанию по борьбе с врачебными ошибками. Тогда в любом умертвии подозревали врачебную ошибку. Судью не смутило даже то, что усопшему пациенту доктора Крачковского было девяносто четыре года. Просто родственникам покойного, которым не обломилось ничего из наследства, нужно было на ком-то отыграться. Хоть какую-то справедливость поиметь. Судья даже изволил пошутить при этом – мол, если бы ты блатного авторитета не спас, то было бы ещё хуже…
Печкин открыл глаза и увидел над собой потолочные балки бара «Хардчо», искусственно закопчённые. Поэтому он не задал традиционного вопроса «Где я?», а сказал:
– Мастдая нашли?
– Нашли, – ответил Пилюлькин. У весёлого доктора была чеховская бородка и даже пенсне – купил за дикие деньги в антикварном магазине. – Мой болотный коллега забрал его к себе. Говорит, что интересный случай. А по мне так неинтересный. Не заинтересован я в проценте умертвий. Вот пусть он Мастдая и выхаживает…
Печкин приподнялся и оглядел зал. Все было так же, как утром, разве что народу поменьше. На хлипком высоком табурете у стойки сидел Топтыгин и шумно втягивал с блюдечка желанный чай. Только блюдечко было какое-то большое: не иначе дитя тайги приспособило фаянсовую пепельницу…
– Вот он тебя и приволок, – сказал Матадор и подошёл к сдвинутым столам, на которых лежал Печкин. – Ну-ка марш отсюда! Люди на них едят, а ты…
– А… химера? – сказал журналист. – А Белый?
– Я никакой химеры не видел, – сказал Матадор. – Вот кровососиху вашу прикончили, двух щенков взяли. А Белый пошёл за майором. Мы-то его так и не нашли. Топтыгин же ни слова, куда ходили да как – так ему начальник велел… Только чаёк сёрбает, по его выражению…
Печкин соскочил на пол, подрыгался – вроде всё в порядке.
Его уже кто-то переодел в некое подобие больничной пижамы.
– Снаряга пропала, – сказал Печкин. – Туда ей и дорога. Шлем только жалко…
– Шлем выломал Мыло, – сказал Матадор. – Он же не допустит такого расточительства. Только бронестекло придётся поставить другое… Погоди, он тебе его ещё за новый продаст…
– То клевета, – подал голос Мыло. – Тильки за ремонт…
