– А какая слудующая остановка? – спросил он хрипло.
– «Киевская», – ответили ему сзади, – так выходите или нет?
– Выхожу.
«Зачем я уехал? Ведь я не спал всю ночь, чтобы днем
продолжить наблюдение, не терять времени, не тянуть больше. Но я убил человека
в том дворе, убил из пистолета, который лежит сейчас в моей сумке. Из него я
собираюсь стрелять в Сквозняка., Киллеры всегда бросают оружие, не берут с
собой. По пуле можно найти ствол. Пуля как бы рикошетирует. Убийцу находят,
судят, сажают в тюрьму или расстреливают. Я не хочу в тюрьму, мне нельзя…»
Поезд выехал из туннеля, свет ударил в глаза, показался
слишком резким. На «Киевской» было много народу, Володя попал во встречный
поток, его толкали, кто-то громко выругался в его адрес. Он никак не мог
выбраться из толпы, всклокоченная тетка с двумя огромными полосатыми сумками
налетела на него и чуть не сшибла.
– Пьяный, что ли? Смотреть надо, куда идешь! – выкрикнула
она Володе в лицо и помчалась дальше.
С трудом продравшись к эскалатору, он подумал, что в толпе
люди похожи на зверей. Хуже зверей. Если бы он упал, его бы, наверное,
затоптали не глядя. А если он попадется со своим пистолетом, его тоже затопчут,
только уже не в спешке, а медленно, с удовольствием. Суд назовет его убийцей. И
никакие «смягчающие обстоятельства» не помогут. Не важно, кого он убивал и за
что. Он нарушил закон и заслуживает наказания. Найдется кто-нибудь, кто
расскажет суду о трудном детстве убитого, представит его невинной жертвой среды
и обстоятельств, человеком больным, несчастным, который заслуживает лишь
сострадания, но никак не пули.
Володю осудят. И никто не скажет спасибо.
Он перешел на Филевскую линию. Там было значительно меньше
народу. В вагоне даже нашлись свободные места. Он тяжело опустился на сиденье.
Он ехал домой. Надо дать себе небольшой тайм-аут. Надо
отдохнуть, принять горячий душ, выпить крепкого чаю с медом, поспать. Наверное,
он все-таки простудился, бегая под ливнем, и у него сейчас высокая температура.
В таком состоянии нельзя ничего делать. Это может плохо кончиться.
Володя закрыл глаза и сам не заметил, как уснул.
Глава 28
Телефоны Головкина, домашний и рабочий, находились под
круглосуточным контролем. Каждый звонок прослушивался, номер звонившего
фиксировался и проверялся.
У макаронной фабрики и у дома покойного снабженца постоянно
дежурили наружники. У каждого имелась фотография Сквозняка и подробная
ориентировка на него. Но проходил день за днем, а Сквозняком и не пахло.
Надежда, что он все-таки проявится, таяла с каждым часом. Выходит, смотрел
особо опасный преступник криминальные новости.
И все-таки вдову и сослуживцев попросили не сообщать людям,
которые будут интересоваться Ильей Андреевичем, о его безвременной кончине.
Директор чуть было не вывесил на проходной торжественный некролог с фотографией
в траурной радке, и пришлось долго убеждать его, что делать этого не следует.
Директор был искренне возмущен, он не привык, когда ему возражают, считал, что
почтить память старейшего сотрудника – святое дело.
– И вообще, зачем это нужно, если информацию уже показали по
«Дорожному патрулю»? Как-то нелогично вы работаете, товарищи.
Майор Уваров просматривал сводки по убийствам за последние
несколько дней. Если предположить, что Головкин был единственным источником
денег для Сквозняка, то, узнав о смерти Ильи Андреевича, он должен как-то
засуетиться. Чувилев под контролем, но там все пока глухо, вопреки ожиданиям.
Однако нужны же Сквозняку деньги: тот образ жизни, который
он ведет, требует постоянного поступления серьезных сумм. Самый быстрый и
привычный для него путь достать их – пойти на ограбление. В этом Сквозняку
никогда не было равных. А если он будет грабить, обязательно убьет. Он может
разыграть все умно и хитро, с тонкой инсценировкой. Искать надо там, где есть
квартира среднего достатка и труп в квартире. Вовсе не обязательно, что следы
ограбления будут налицо.
Уваров проглядывал подробные сводки по ходу предварительных
расследований каждого квартирного убийства. В основном это была «бытовуха». Муж
зарубил топориком для разделки мяса приятеля, к которому с пьяных глаз
приревновал жену. Два алкаша-ветерана спорили о политике, один другого шарахнул
молотком в висок. Тут же сам и сознался со слезами. Наркоман скинул свою
сожительницу с балкона, с двенадцатого этажа, потом спрыгнул сам. Жена зарезала
мужа кухонным ножом, но не сознается. Уверяет, будто кто-то ночью вошел в
квартиру, придушил ее слегка, либо вырубил каким-то хитрым ударом по шее.
Однако врач утверждает, что никаких следов у нее на шее нет…
Уваров закурил и откинулся на спинку стула. Никаких следов
ограбления. Никаких следов на шее… Жена напилась до одури и пырнула спящего
мужа ножом в спину. Но не признается. Ничего не помнит. Уверяет, будто кто-то
вырубил ее… Если она хотела избавиться от мужа, чтобы заполучить квартиру,
могла бы найти более хитрый способ. Какая квартира после убийства? Нары на
многие годы, и только.
Уваров снял телефонную трубку и позвонил в НТО.
– Сережа? Посмотри, что у нас там по Самотеке с
дактилоскопией. Да, ты приготовь, а я через пятнадцать минут к тебе подойду.
Через пятнадцать минут Юрий Уваров узнал, что отпечатки
пальцев на ноже, которым убит был Зелинский Станислав Михайлович, принадлежат
его жене, Зелинской Инне Валерьевне. Никаких других пальчиков на ноже нет. А на
бутылке водки «Распутина» нет вообще никаких отпечатков. Подозреваемая уверяет,
будто бутылку «Распутин» ни она, ни муж в дом не приносили и водку эту она не
пила. Отпечатки тщательно стерты. На стекле обнаружены микроскопические волокна
ткани.
– То есть получается, она выпила водку, обтерла бутылку,
потом пошла резать мужа, всадила нож по рукоять, после этого легла спать, а
утром, проспавшись, сама вызвала «скорую» и милицию?
– Получается так, – кивнул эксперт Сергей Русаков.
– И ничего не помнит? А психиатр смотрел ее?
– Нет пока. Там есть еще одна любопытная подробность. Я вот
сейчас пригляделся внимательно, расположение отпечатков на рукояти не
соответствует траектории удара.
– Вот в этом я почти не сомневался, – пробормотал Уваров себе
под нос.
* * *
– Здравствуйте. Вы Вера?
Маленькая совершенно мокрая блондинка дрожала от холода. На
вид ей было не больше двадцати пяти.
– Да, здравствуйте. А вы – Антон Курбатов?
– Я Курбатов. Пойдемте, у меня там машина. Возьмите мой
зонт.
