Коля кивнул.
«Я хочу быть как Монгол, а не как ты», – подумал он, но
вслух этого не сказал. Промолчал.
Прошло полгода. Некая Сидорова Мария Юрьевна стала хлопотать
об оформлении опекунства над Козловым Николаем Николаевичем, 1963 года
рождения. Хлопоты эти сводились к банальным взяткам. Из интерната Колю забрали
поздней весной.
Пока опекунша занималась медицинско-бюрократической
волокитой, ребенок сбежал от нее. Ничего удивительного, у олигофренов часто
бывает мания бродяжничества. Сироту искали, но след его простыл.
А осенью в детской спортивной школе-интернате общества
«Динамо» появился новенький. Звали его Захаров Николай Геннадьевич, ему было
двенадцать лет. Из документов следовало, что родители мальчика погибли в
автокатастрофе год назад.
Те чиновники, которым могло бы прийти в голову проверить
это, были аккуратно подмазаны солидными взятками.
Захар решил, что от не праведного приговора, оскорбительного
Колиного диагноза, не должно остаться и следа. Его не устраивало, чтобы диагноз
просто сняли, признали ошибочным, хотя это возможно было сделать быстро и легко
– за взятки. Он хотел, чтобы слово «олигофрения» навсегда исчезло из биографии
мальчика.
Умные люди отговаривали, убеждали Захара, что диагноз только
упростит Колину жизнь. Не возникнет проблем со службой в армии, и уголовная
ответственность для таких дурачков всегда мягче. Но вор в законе был упрям и
стоял на своем. Мало ли чем в этой жизни захочет заняться мальчик? Диагноз
ограничит для него свободу выбора. Вдруг его потянет в институт? Почему нет? С
его мозгами это вполне возможно. Пусть он станет кем захочет. Но слабоумным
даже только по официальным бумажкам – не будет никогда.
Монгол честно взялся за обучение. Вечерами в спортивном зале
интерната он проводил с Колей свои беспощадные уроки. Он учил его не только
приемам каратэ и дзюдо, он запретил ему есть мясо, курить, пить спиртное, рассказывал
о тайных приемах тибетской медицины, посвятил в основы самовнушения, медитации,
гипноза и даже восточной магии.
Монгол вовсе не был буддистом или дзэн-буддистом. Он создал
нечто вроде собственного учения, суть которого сводилась к искусству физического
выживания, к сохранению целостности себя как сверхсильного, совершенного
организма. Никакой морали, никаких чувств, кроме самой примитивной физиологии.
– Человек – слабое животное, – говорил Монгол, – причины
твоей слабости в тебе самом. Главное, что лишает тебя сил, – жалость к другому
человеку. Жалея другого, ты отдаешь ему часть собственной энергии. Энергия –
самое ценное, что есть в тебе.
Захар брал его на выходные и воспитывал по-своему:
– Никогда не позволяй себе расслабиться при других. Не
жалуйся и не хвастай. Учись терпеть и молчать, не болтай попусту. Твое слово
должно быть на вес золота.
Когда Коле исполнилось пятнадцать, Захар сел в очередной раз
и застрял надолго, на пять лет. Вернувшись, он не узнал своего питомца.
Это был крепкий молодой волк, обученный и воспитанный
Монголом. Он владел всеми видами рукопашного боя, мог ребром ладони перебить
кирпич, а человеческие хрящи – и подавно. В его серых северных глазах
посверкивал тот же ледяной огонь, что и в черных восточных щелочках Монгола.
Ни о каком институте не могло быть и речи. Монгол все эти
годы активно использовал его в самых разных делах, и даже бывалого Захара
покоробило, когда он услышал, что на счету Сквозняка уже четыре трупа.
Коля Сквознячок стал бандитом. Никакой иной профессии у него
не было. И самое скверное, что сироте нравилось убивать. Захар подумал: парень
мстит за детские обиды. Перебесится, поймет: ничего хорошего в «мочиловке» нет.
Он ведь смышленый вроде, а к двадцати годам заработал себе верный вышак.
– Коля, честный вор на «мокрое» идет только в крайнем
случае, – говорил Захар, опрокидывая в горло очередную рюмку водки, – ты бы
выпил со мной, сынок.
Они сидели в укромном уголке огромного зала ресторана
«Пекин». Гремел ресторанный оркестр, высокая рыжеволосая певица в
переливающемся платье пела модную песенку про конфетки-бараночки и румяных
гимназисток. У эстрады потные поддатые пары отплясывали не в такт.
Захар говорил и не слышал собственного голоса. Коля, ловко
орудуя деревянными палочками, ел желтоватую прозрачную лапшу с морскими
гребешками.
– Пить вредно, – произнес он, не поднимая глаз.
Захар понял его по движению губ.
– Ты не слушай Монгола, сынок. Выпей со мной. Не по-людски
сидим. И ешь вилкой, а не этими штуками. Удобней вилкой-то. Ты ведь не китаец.
– Еда китайская, – улыбнулся Коля, – палочками удобно. Ты
попробуй, вот так, между пальцами зажми.
– На хрена, сынок? – поморщился Захар, – Не нравится мне
это. Ты вот взрослый совсем стал. Послушай меня. Серьезно послушай. Можно
замочить за дело. Можно. И при нечестной разборке бывает, и по пьяни, в крайнем
случае. Если шкуру свою спасаешь, тоже, конечно, можно замочить… Но так, тихого
лоха, ни за что… Не понимаю, – он сильно помотал лысеющей головой, – западло
это, сынок.
– Тихий лох – свидетель. Свидетелей оставлять нельзя. – Коля
аккуратно вытер рот салфеткой.
– Монгол. Его школа… – усмехнулся Захар. – Я хотел, чтобы он
тебя только драться учил, как никто не может. А он, сука, душу из тебя высосал.
По багровому, опухшему лицу вора в законе катился пот. Захар
расстегнул ворот рубашки, ему было душно. Даже сердце стало покалывать.
– Не волнуйся, – спокойно усмехнулся Коля, – ничего он из
меня не высосал. Нет ее, души. Сказки все это. Люди врут себе, чтоб умирать не
страшно было. А все равно страшно.
Захар ничего не ответил, только махнул рукой, наполнил до
краев свою рюмку, опрокинул резким движением, занюхал хлебной корочкой.
Певица объявила в микрофон:
– Белый танец! – и запела арию Магдалины из знаменитой
рок-оперы «Джизус Крайн – суперстар».
Красивая пьяненькая блондинка лет тридцати подошла к их
столику и пригласила Сквозняка. Он не отказался, галантно подал даме руку.
Захар задумчиво курил и смотрел, как Коля, обняв красотку за
талию, медленно покачивается среди танцующих. В ушах и на пальцах дамы
посверкивали крупные бриллианты.
– Коля, Коля… Ты еще и бабам нравишься… Далеко пойдешь.
Сквознячок…бормотал Захар себе под нос, но не слышал собственного голоса, не
замечал, что говорит вслух.
Глава 11
Илья Андреевич носился по Москве с букетами цветов. В его
новеньком добротном кейсе было несколько флаконов французских духов, белых
конвертиков с одной-двумя стодолларовыми купюрами. С его уст слетало множество
трогательных историй и возвышенных комплиментов. Постоянно звучала фраза:
«Прелестная барышня, только вы мне можете помочь!»
