– Что же за сука тебя так проштамповала?
– Докторша. Еще в детдоме. Мне четыре года было. Я очки у
нее с морды сбил.
– Ты это сам помнишь или рассказал кто?
– Помню.
– А мамку свою помнишь? – Огромная рука легла на худенькое
Колино плечо.
– Не было ее у меня. Никогда. Я сам по себе.
– Ну, так не бывает, положим… Другое дело, что ты не
помнишь. А мамка была, обязательно была, – серьезно объяснил Захар.
– Вы это точно знаете? – тихо спросил мальчик.
Захар ничего не ответил, только ласково потрепал его по
загривку.
На следующее утро Галина Георгиевна уже пожалела о своем
благородном поступке. Нет, Коля Козлов вел себя безупречно. Но его присутствие
мешало ей заниматься обычными воскресными делами. Она чувствовала себя неловко.
По-хорошему, ребенка надо сводить в кино или еще куда-нибудь, мороженое купить.
Но ужасно не хотелось тратить на это драгоценный выходной.
У нее никогда не было собственных детей, а своих
интернатских питомцев она воспринимала не как детей, а как «вверенный
контингент», не умела общаться с ними просто так, без командного тона и
дисциплинарных взысканий.
Старуха рано утром ушла куда-то. Директриса занялась
стиркой. Было странно видеть ее в домашнем фланелевом халате, с ненакрашенным
лицом. На голове вместо сложной взбитой прически была какая-то старая косынка.
После завтрака Коля сидел на стуле и читал книжку. Он еще
вчера вечером приглядел на полке над директрисиным столом толстый учебник с
интересным названием «Детская психиатрия». По оглавлению он отыскал свой
диагноз и теперь пытался разобраться в сложных медицинских фразах. Он понимал
текст через слово, но спросить у директрисы боялся. Он вообще не хотел, чтобы
она заметила, какую книгу он читает. Впрочем, ей, казалось, до этого дела нет.
Она почти не заходила в комнату, была то в ванной, то в кухне.
И тут раздался стук в дверь. На пороге стоял ночной
собеседник Коли, дядя Захар. Он был в модном красивом свитере и добротных
брюках.
– Собирайся, – весело сказал он, – в кино пойдем. С
начальницей твоей я договорился.
Это был первый по-настоящему счастливый день в жизни
маленького Сквозняка. Захар повел его в кинотеатр «Россия» на «Новые
приключения неуловимых». А потом они обедали в ресторане «Минск». Мальчику это
вовсе не казалось сказкой. Именно таким он видел свое будущее, именно так в его
представлении выглядели «лучшие времена», которые непременно настанут в его
жизни.
День, проведенный с дважды судимым вором в законе Захаром,
Геннадием Борисович"ем Захаровым, был первой ласточкой из будущих лучших
времен.
Захар и в интернат его отвез сам, поздним вечером.
– Ну что, Коля Сквознячок, буду теперь тебя навещать.
Интересный ты пацан, такой маленький, а уже не праведно осужденный, – сказал он
на прощание и опять ласково потрепал по волосам.
В следующее воскресенье Галина Георгиевна уже не брала его
домой. Он и не ждал. Хорошенького понемножку. А вот дядя Захар навестил, как
обещал. Правда, зашел всего на часок, апельсинов принес, шоколаду, колбасы
сырокопченой.
– Отнимут, небось? – спросил он, отдавая пакет с едой.
– Пусть попробуют! – сверкнул глазами Сквозняк.
– Молодец, Сквознячок. Я тебя еще спросить хотел, ты куришь?
– Нет. Пацаны бычки собирают, а мне противно. Вот если бы
свои папиросы.
– Нет, – покачал головой Захар, – курить ты не будешь. И
пить не будешь. Понял?
– Понял, – кивнул Сквозняк, – не буду.
– Ладно, беги. Зайду к тебе через недельку. – Он пожал ему
руку, как взрослому, потом присел перед ним на корточки и взял за плечи. – А
мамка все же была у тебя. Хоть часок, да любила…
Ночью Сквозняк залез потихоньку в архив и разыскал свое
личное дело. Среди медицинских справок, расходных ордеров на казенную одежду и
обувь он обнаружил пожелтевший листочек в клеточку. Четким, красивым почерком
там было написано:
"Главному врачу родильного дома № 32 г. Москвы
Тов. Потапову К.Г.
От тов. Лукьяненко Ю.И.
ЗАЯВЛЕНИЕ
Я, Лукьяненко Юлия Игоревна, 1944 пр., проживающая по адресу
Москва, Кондратьевский проезд, дом 10-а, общежитие обувной фабрики № 4,
отказываюсь от ребенка, которого я родила 22 апреля 1963 года. Обязуюсь никаких
материальных и иных претензий в дальнейшем не предъявлять как к усыновителям
ребенка в случае его усыновления, так и к самому лицу, рожденному мной, по
достижении им совершеннолетия.
5 мая 1963 года".
Далее следовало несколько подписей и печать.
Коля аккуратно сложил листок, сунул его в карман брюк,
поставил папку с личным делом на место и тихонько ушел из архива.
Значит, прав дядя Захар. Была у него мать. С двадцать
второго апреля по пятое мая, четырнадцать дней, женщина по имени Юлия
Лукьяненко была его матерью. Две недели она все-таки думала, прежде чем
написать это заявление. Возможно, она держала его на руках. Подержала и
бросила.
«Хоть часок, да любила…»
У него был ключ от крошечной каморки, в которой интернатская
уборщица держала свое хозяйство. Он очень дорожил этим ключиком, постоянно
перепрятывал его.
В интернате, где в одной спальне, на кроватях, сдвинутых
почти вплотную, спали двадцать мальчиков, одиночество было недоступной
роскошью. Правда, никто, кроме Коли Козлова, в этой роскоши не нуждался. А ему
необходимо было побыть одному, особенно ночью или ранним утром, до подъема,
когда все крепко спят и так раздражает, бесит это чужое похрапывание, постанывание,
сонное бормотание. Хочется забиться в глухую нору, чтобы никого рядом не было.
Стояла глубокая ночь, он забился в каморку, заперся изнутри.
Не зажигая света, он сжал между ладонями сложенный вчетверо тетрадный листок и
горько заплакал.
– Найду и убью суку, – шептал он, – найду и убью.
Но сам себе не верил. Впервые в жизни он не мог разобраться
в собственных чувствах. Вдруг показалось, что больше всего на свете он хочет
увидеть эту Юлию Лукьяненко, которая девять месяцев носила его в себе. Она
представлялась ему необыкновенной, сказочной красавицей. Он тут же стал
сочинять всякие немыслимые оправдания ее поступку. Кто-то заставил ее написать
это поганое заявление. Она не соглашалась две недели, она говорила: «Отдайте
моего сына…» Ее мучили, били, и она не выдержала, согласилась.
