На Сокольнической ветке случилась поломка в системе
энергоснабжения. Бригада ремонтников, в которой работал Володя, была направлена
туда по разнарядке. Во время перерыва Володя поднялся из метро на улицу,
побежал к ларьку купить горячих бутербродов и буквально налетел на толстячка.
Забыв про бутерброды, Володя проследил, как долгожданная
«ниточка» скрылась в проходной макаронной фабрики.
Взяв на работе неделю отгулов, которая накопилась у него за
год, Володя с раннего утра дежурил у проходной. Он понял, что господин на этой
фабрике работает. Оставалось узнать, где он живет. Володя выяснил и это. Теперь
следить стало проще. Он понимал, что, скорее всего, пожилой господин имеет
косвенное отношение к банде. Настоящие грабители молоды и выглядят совсем
иначе.
В один прекрасный день удалось засечь встречу толстячка с
молодым плечистым парней в дорогой лайковой куртке и широких приспущенных
штанах. Именно так, по Володиным представлениям, и должен выглядеть настоящий
бандит.
С толстячка он переключился на молодого-плечистого. Парень
ездил на новенькой синей «шестерке», встречался со стандартными длинноногими
девицами (Володя насчитал их три штуки), шлялся по барам и казино, сшивался на
оптовых рынках.
Прошло почти два года после той кошмарной майской ночи.
Володя почувствовал, что вот наконец удалось ему выйти на живой след. Но
случилось непредвиденное: владелец синей «шестерки» был арестован. Это
произошло у Володи на глазах, просто и буднично, совсем не так, как показывают
в кино…
След опять оборвался. Молодой-плечистый исчез за глухими
стенами Бутырки. Толстячок мирно ездил каждый день на свою макаронную фабрику,
оттуда домой и ни с кем не встречался. Володя пытался выдумать предлог, чтобы
позвонить следователю. Но так и не выдумал. И только через три месяца ему
пришла повестка в суд. Его вызывали в качестве свидетеля. Оказалось, что за это
время успели взять еще двоих членов банды. Взяли совсем по другим делам, но
тот, первый, вдруг стал «колоться», рассказывать об ограблениях.
Судебные заседания тянулись бесконечно долго. Приговоры,
вынесенные троим убийцам, показались Володе невероятно мягкими. Он не
чувствовал удовлетворения. Зло все еще не было наказано. Из показаний
обвиняемых он понял, что главное зло сосредоточено в одном человеке, которого
никогда не поймают. Даже члены банды не знали, как зовут их главаря. Во всяком
случае, никто ни разу не назвал фамилии этого человека.
В показаниях бандитов, в судебных разбирательствах он
фигурировал под кличкой Сквозняк.
Глава 6
Свое первое слово Коля Козлов произнес в четыре года. Это
слово было не «мама», не «папа». Звучало оно длинно, красиво и грозно:
«олигофрения».
Никто из питомцев Дома малютки не начинал говорить раньше
четырех лет. Одна нянька приходилась на двадцать малышей, ей едва хватало сил
мыть двадцать обкаканных задниц, запихивать двадцать резиновых сосок в орущие
слюнявые рты. От многолетней усталости, от смехотворной зарплаты, которую
платили за каторжный труд, нянька совсем озверела. Возможно, где-то на самом донышке
души и осталась простая человеческая жалость к вечно грязным, диатезным,
опрелым, никому на свете не нужным детенышам. Но в повседневной работе эта
жалость никак не проявлялась. Не было на нее ни сил, ни времени. Свою работу
нянька делала молча, строго по расписанию. Детский крик стал для нее настолько
привычным, что часто она вообще переставала его слышать, а воспринимала как
некий обязательный неприятный фон.
Все без исключения дети в Доме малютки отставали в развитии.
Даже те, которые рождались нормальными, здоровыми, без родовых травм и
наследственных недугов.
С младенцем надо разговаривать, петь ему песенки, брать на
руки, гладить по головке, нашептывать всякую ласковую ерунду. Но это
невозможно, когда всего одна нянька на двадцать малышей.
К году здоровых детей уже трудно было отличить от больных.
Врачи легко, без зазрения совести, штамповали здоровым детям стандартный
диагноз: «олигофрения в стадии дебильности». Нет, никакого злого умысла в этом
не было. Просто в специнтернатах для умственно отсталых детей педагоги получают
солидную надбавку за вредность. Следовательно, в такие интернаты идут работать
охотней, и самих интернатов больше, чем тех, которые предназначены для здоровых
сирот. Меньше проблем с устройством ребенка после Дома малютки. И меньше
проблем с воспитанием. Раз есть диагноз. Значит, надо лечить. А лечить
полагается сильнодействующими психотропными препаратами: аминазином,
галоперидолом и прочей гадостью. Если умственно отсталый ребенок становится
агрессивным и неуправляемым, его всегда можно отправить в психбольницу, где ему
назначат инъекции.
У непослушного звереныша от укола сводит все тело, ему
плохо, ему страшно. На какое-то время он становится шелковым, тихим, как ангел.
У милой пожилой женщины, детского психиатра, не сразу
поднялась рука поставить стандартный диагноз в личном деле четырехлетнего Коли
Козлова. Ребенок был такой хорошенький, с круглым правильным личиком, с живыми
умными глазками. В отличие от большинства своих сверстников-детдомовцев,
питомцев Дома малютки, он с двух лет начал самостоятельно пользоваться горшком,
был опрятен в еде и, в общем, совершенно никаких признаков умственной
отсталости не проявлял.
– Как тебя зовут, мальчик? – ласково спросила врач.
Он смотрел на нее исподлобья и улыбался.
– Как тебя зовут? Ну? Скажи: Ко-ля. Повтори за мной: Ко-ля.
Он молчал и улыбался.
– Хорошо, – вздохнула доктор, – давай поиграем в кубики.
Этот кубик у нас какого цвета? Красный?
Мальчик молча взял зеленый пластиковый кубик у нее из рук,
легко размахнулся и ударил углом по дорогим очкам доктора.
От неожиданности женщина дернула головой, очки слетели на
пол, но не разбились. Ребенок молнией спрыгнул со стула и аккуратно, жесткой
подошвой казенного сандалика раздавил стекла очков, растер по полу, словно это
было какое-то мерзкое насекомое. При этом с лица его не сходила вполне
осмысленная, спокойная улыбка. Он смотрел в глаза докторше. Казалось, он с
любопытством и с удовольствием наблюдает за ее реакцией.
– Так, ну здесь все понятно, – сказала врач, поднимая с пола
то, что минуту назад было очками, осматривая итальянскую тонкую оправу и
прикидывая, можно ли будет ее починить, вставить новые стекла. – Типично
олигофреническая агрессия.
Она бережно завернула оправу в чистый носовой платок,
спрятала в карман белоснежного халата и уже уверенной, не дрогнувшей рукой
написала в личном деле Коли Козлова: «Диагноз: олигофрения в стадии
дебильности». У нее была привычка произносить вслух то, что она пишет.
