Глава 1
Утренняя Прага пахла мокрым булыжником и горячей сдобой. В
конце мая в городе стояла небывалая тропическая жара. К полудню столбик
огромного термометра на башне старинной ратуши подскакивал вверх до тридцати
шести градусов. Наступивший день обещал быть знойным, потным, тяжелым. Но пока
было раннее свежее утро. Улицы городского центра еще не наполнились толпами
людей и машин, радостно щебетали воробьи, от умытой брусчатки веяло прохладой.
Полупустой трамвай неторопливо пересек площадь и грохотнул
на повороте. Мужчина лет тридцати, сидевший на заднем сиденье первого вагона,
сильно вздрогнул и пробормотал себе под нос по-русски:
– Почему?! Ну почему?!
Соседка, пожилая пани с клеенчатой сумкой на коленях,
удивленно скосила глаза. Она увидела вздыбленный ежик темно-русых волос, мягкий
курносый профиль, бледную щеку с неприятной трехдневной щетиной.
Молодой человек достал несвежий носовой платок и стал
натужно сморкаться. Он страдал аллергией на тополиный пух, слизистая носа
распухала, глаза слезились. Он почти не мог дышать, особенно когда нервничал. А
сейчас он не просто нервничал – психовал, сходил с ума. Ему казалось, что шея
окаменела. Надо было повернуть голову, взглянуть сквозь заднее стекло во второй
прицепленный вагон. Оттуда, из пустой кабины водителя, на него смотрели
спокойные, немигающие глаза убийцы. Надо было убедиться, что это мираж, бред,
последствие бессонной ночи. Надо было всего лишь оглянуться. Но шея окаменела.
– Пшичка станичка Инвалидовна! – сладко зевнув, сообщил в
микрофон кондуктор.
В детстве, проезжая мимо трамвайной остановки со странным
для русского уха названием, Денис Курбатов каждый раз усмехался.
– Это бабулька, старая-престарая, с клюкой. Инвалидовной
зовут, – говорил Денис брату.
– Нет, – возражал Антон, – это тетка средних лет – толстая,
косолапая, злющая.
Они пробирались к выходу, на следующей надо было выходить.
По этому маршруту два года они ездили в чешскую школу. Особым шиком считалось
придержать раздвижные двери и спрыгнуть на брусчатку мостовой в самый последний
момент, когда трамвай уже трогался. Если водитель или кондуктор замечали такие
безобидные детские шалости, они начинали громко ругаться в микрофон. По-чешски
бранные слова звучали смешно и необидно.
Про Инвалидовну они придумывали разные истории, рисовали ее
уморительные портреты. Это была одна из их любимых игр. Все свое детство братья
Курбатовы, погодки, старший Антонии младший Денис, играли только друг с другом.
Чешские мальчики и девочки сторонились их со странно-взрослой вежливостью. Шел
1976 год, но память о советских танках была еще жива. Одноклассники Дениса,
дети шестьдесят восьмого года рождения, разумеется, ни – чего помнить не могли.
Но брезгливый ужас перед стальными монстрами, прущими с грохотом по узким
улочкам родного города, эти дети впитали с материнским молоком.
Отец, Владимир Николаевич Курбатов, был направлен в Злату
Прагу, в сердце Европы, именно тогда, в 1968-м. Он преподавал марксизм-ленинизм
и историю КПСС в Пражском университете, являлся доктором общественных наук,
подполковником КГБ. Чешским языком Владимир Николаевич владел свободно, выучил
его в Институте международных отношений. И сыновей своих отдал не в русскую
школу при посольстве, а в чешскую – во-первых, для того, чтобы как следует
знали язык, а во-вторых, чтобы учились одолевать трудности, с детства привыкали
к чужой среде. Он готовил мальчиков к дипломатическо-шпионской карьере и
никаких возражений не терпел…
Сквозь толстые трамвайные стекла взгляд убийцы жег Денису
Курбатову затылок. Струйка холодного пота быстро пробежала под ворот мятой
льняной рубашки. Трамвай остановился, пожилая пани с клеенчатой сумкой
спохватилась, неуклюже поднялась и направилась к выходу. Краем глаза Денис
увидел, как пани неловко переваливает ногу в растоптанной туфле с высокой
трамвайной ступеньки на мокрую, блестящую брусчатку. Через минуту, когда двери
стали медленно закрываться, он вскочил со смутной паникой вспоминая детскую
забаву, раздвинул двери слабыми, дрожащими руками и выпрыгнул на ходу.
Трамвай тяжело двинулся по рельсам. Водитель и кондуктор
хором ругались ему вслед по-чешски. Он бежал по мокрой улице, мимо
открывающихся фруктовых и мясных лавок, мимо распахнутых дверей утренних тихих
кофеен, мимо темно-серого пятиэтажного здания школы, в которой проучился
когда-то два года. Он бежал очень быстро, не оглядываясь. Редкие прохожие
провожали его удивленными взглядами.
Он помнил с детства, что где-то здесь, в переулке,
неподалеку от школы, между табачным магазином и парикмахерской, должен быть
проходной подъезд. Он даже узнал этот дом, с парадным ходом на улицу, с черным
ходом в тихий дворик. Но дверь парадного подъезда теперь оказалась стальной, с
маленькой коробкой домофона. Бессмысленно взглянув на кнопки с цифрами, он
сделал несколько шагов, уже медленно, почти спокойно.
В открытой двери парикмахерской стояла, прислонившись к
косяку, полная девушка в сиреневом халатике с чашкой кофе в одной руке и с
половинкой поджаристого роглика в другой.
– Прошу, пан, проходите, доброе утро, – сказала она
по-чешски и ласково улыбнулась.
Он шагнул в приторный запах лака и одеколона, рухнул в
вертящееся кресло. Из огромного зеркала на него смотрел чужой, за одну ночь
постаревший, очень бледный человек, с черными кругами под глазами, с заросшими,
ввалившимися щеками.
Пани в халатике быстро доела свой роглик с маслом, одним
глотком допила кофе и возникла в зеркале у Дениса за спиной.
– Пана побрить? Стричь не надо? – спросила она, быстрыми
легкими движениями заправляя крахмальную простыню под ворот его рубашки.
– Да. Только побрить, – ответил он хрипло по-чешски, –
стричь не надо.
– В общем, и нечего пока стричь, – улыбнулась пани,
прикасаясь прохладными пальчиками к его вздыбленным, очень густым и коротким
волосам, – такой ежик пану к лицу. Мне нравится, когда у мужчины короткая
стрижка. – Она хохотнула и стала взбивать помазком мыльный крем в фарфоровой
чашке.
Он немного успокоился. В зеркале отражалось широкое открытое
окно. За окном был виден кусок улицы как на ладони. Не поворачивая головы, он
мог наблюдать за прохожими. Вот промелькнул банковский служащий в строгом сером
костюме, молоденькая мамаша в шортиках прокатила прогулочную коляску. У
годовалой девочки на голове была ярко-розовая соломенная шляпка. Потом не спеша
прошел мимо окна старик трубочист в черном цилиндре. Денис вспомнил, как
нравились ему в детстве эти сказочные пражские трубочисты. В старинном городе
много каминов, и трубы чистят все так же, как триста лет назад. Однако сейчас,
в конце мая, вряд ли кто-нибудь разжигает камин душными вечерами…
