– Отвратительно. Сбиваю температуру всякими «упсами».
– Смотри, желудок испортишь. Скажи Ксюше, чтобы она тебя
водкой растирала.
– Водку я лучше внутрь приму, – пробурчал Мишаня.
– Да уж, с аспиринами и панадолами это отлично сочетается.
То же мне, алкоголик.
– Ладно, миссис доктор, про грипп и водку мы потом
поговорим. Что у тебя случилось, выкладывай.
– Коляска у нас взорвалась сегодня. В пакет с Лизиными
ботинками подложили взрывное устройство, пятьдесят граммов тротила. К тебе
фээсбэшники придут, они думают, это связано с Сережиной работой.
– Лен, я не понял, ты серьезно? – от волнения у Мишани
совсем сел голос. – В Лизину коляску подложили взрывчатку?! А где были вы с
Лизой?
– Метрах в пятнадцати. Мы не дошли. Она взорвалась на
несколько минут раньше. Мы просто упали на землю. Нет, ты не волнуйся, с нами
все в порядке, только промокли насквозь.
– Надо звонить Сереге…
– Ни в коем случае! Не вздумай ему говорить, пока не
вернется. Ты же его знаешь, он с ума сойдет. Ты уж как-нибудь сам с этими
фээсбэшниками пообщайся. А что касается жены гитариста, то она действительно
погибла.
– О Господи! Когда?
– Позапрошлой ночью. Около половины третьего. Вколола себе
смертельную дозу морфия. Потом уронила горящий окурок на одеяло. А за полчаса
до этого я говорила с ней по телефону. Мы не договорили. К ней пришла какая-то
женщина, Но Катя успела рассказать мне много интересного. Например, о некой
докторше, которая лечит ее, гениальной врачихе, такой известной и популярной,
что даже имени нельзя называть – как только люди слышат ее имя, сразу просят
телефон, рвутся на прием. Не исключено, Мишаня, что именно докторша и навещала
Катю той ночью. Трубка лежала рядом с аппаратом, когда она пошла открывать
дверь. Я издалека услышала, как Катя назвала женское имя. То ли Инна, то ли
Галина.
– Регина… – неожиданно для себя произнес Сичкин.
– Возможно, Регина, – согласилась Лена, – было плохо слышно.
А что, тебе просто так пришло в голову это имя? Или есть кто-то конкретный на
примете?
– Не знаю… Пока не знаю. Надо скорее выздоравливать и
выходить на работу.
– Неужели тебе стало интересно? Мишаня, что с тобой? Скажи
мне, что я фантазирую, что Катя – наркоманка и ничего удивительного в ее
случайной смерти нет. Никакого криминала не просматривается. Еще скажи мне, что
взрывчатку в коляску подложили мальчишки-хулиганы – для смеха. Или какой-нибудь
случайный псих пошутил.
– Лен, прекрати издеваться. Когда ты летишь в Сибирь?
– Послезавтра.
– Хорошо, что вас с Лизой какое-то время не будет в Москве.
– Да, майор Ивлев из ФСБ тоже так считает.
Охранник едва узнал в задрипанной полунищей тетке Регину
Валентиновну. – Гена, – сказала она, вылезая из салатового «Опеля», – заплати
вот этому полтинник.
– «Зелеными»? – спросил Гена шепотом.
– Какие у тебя есть, такими и заплати. – Она быстро прошмыгнула
в ворота офиса.
– Эй! А деньги? – закричал ей вслед водитель. – Не ори, –
успокоил его охранник и вытащил из кармана пятнистых штанов три скомканные
десятитысячные купюры, – хватит с тебя и тридцатки. Уматывай отсюда, мужик,
по-хорошему.
Водитель открыл было рот, чтобы поспорить, но, вглядевшись в
свирепую низколобую физиономию вооруженного охранника, раздумал, выхватил
деньги и быстренько укатил от глухих железных ворот.
В вестибюле Регина налетела на горничную.
– Женщина! Вы куда? Вы как сюда попали? – Горничная
преградила ей путь.
– Молодец, Галочка, – потрепала ее по щеке Регина, –
проявляй бдительность и впредь. Только, пожалуйста, никогда ни к кому не
обращайся «женщина». Это невежливо.
Сорвав с головы черную вязаную шапочку, Регина тряхнула
своими холеными волосами цвета спелой пшеницы и спокойным шагом проследовала к
себе в кабинет.
– Регина Валентиновна, простите, я вас не узнала, –
испуганно шелестела губами горничная ей вслед.
Запершись в кабинете, Регина скинула с себя жалкие
одноразовые тряпки, под которыми было тонкое французское белье. Его она сняла
уже в маленькой кабинетной душевой, осторожно и бережно. Стоя под горячим
душем, она смывала с себя все запахи и звуки этого грязного, хамского города.
Ей вдруг вспомнилось, как лет пятнадцать назад один из ее
пациентов, крупный чиновник из аппарата ЦК КПСС, жаловался, что постоянно ему
снится один и тот же кошмарный сон: будто он едет в метро в час «пик», потом
стоит в нескончаемой очереди в гастрономе за докторской колбасой, потом несет
кусок этой бумажной серо-розовой колбасы в нитяной сумке-авоське. А под ногами
хлюпает безнадежная гнилая слякоть, и войлочные боты, которые называют «прощай,
молодость», промокли насквозь.
Конечно, за пятнадцать лет Москва стала совсем другой. Нет
очередей, колбасы навалом, но все равно ощущение хамства и грязи осталось.
Магазинное изобилие и мчащиеся шикарные иномарки только подчеркнули и обострили
его…
Выключив воду, Регина стянула с головы непромокаемую
шапочку, закуталась в пушистую махровую простыню. «Что теперь? – думала она. –
Попробовать вариант с ядом? Но сейчас это вдвойне опасно. А может, переждать?
Может, пока вообще ничего не стоит предпринимать?»
И тут послышался осторожный стук в дверь.
– В чем дело? – спросила она недовольно.
– Регина Валентиновна, – раздался за дверью испуганный голос
секретарши Инны, – Вениамину Борисовичу нехорошо. К нему пришел какой-то
журналист, вам лучше зайти в зал прослушивания.
– Сейчас иду! – Регина выхватила из шкафа первое, что
попалось под руку, надела на голое тело клетчатую шотландскую юбку и толстый
белый свитер ручной вязки. Сунув голые нога в мягкие замшевые туфли без
каблуков, она мельком взглянула в зеркало, провела щеткой по волосам и быстро
вышла из кабинета.
Веня был бледен как смерть. Руки его тряслись. Он стоял в
узком проходе между стульями с открытым ртом и не мог произнести ни слова.
Тут же, у сцены, сидел темноволосый парнишка лет двадцати
пяти, с приятным умным лицом. Регина отметила мельком, что парнишка этот совсем
не похож на журналиста, занимающегося поп-музыкой. Ни серьги в ухе, ни длинных
волос, никаких двусмысленностей в одежде. Дорогие джинсы, аккуратный
темно-синий свитер, чистая добротная обувь.
– Здравствуйте, – поднялся он навстречу Регине и протянул
руку:
