– Да, сейчас, – тот, что помоложе, полез в карман.
Пробка между тем рассосалась. Троллейбус подъезжал к
остановке.
– Спасибо вам огромное, – растерянно бормотала Регина, – я
не знаю, как вас благодарить…
– На здоровье, – улыбнулась молодая женщина, поднялась и
взяла ребенка на руки, – каждый может оказаться в такой ситуации.
«Странный город, – неслось у Регины в голове, – с одной
стороны хамство и всеобщее остервенение, с другой – такие вот добрые души… Для
человека, который пользуется общественным транспортом, десять тысяч – серьезная
сумма. Зачем этой молодой мамаше выбрасывать деньги на постороннюю тетку?
Просто так? Из сострадания? Смешно, в самом деле…»
Троллейбус подъехал к остановке, двери открылись. Первыми
выскочили контролеры, они так и не дали квитанцию. Потом с ребенком на руках,
осторожно ступая по ступенькам, вышла молодая женщина. А следом – Регина.
Легко перепрыгнув через черный затверделый сугроб, она
выскочила на проезжую часть, подняла руку, голосуя.
– Волоковский переулок, – бросила она шоферу, усаживаясь на
переднее сиденье первой остановившейся машины.
– Сколько? – спросил шофер.
– Пятьдесят, – наугад назвала сумму Регина.
– Поехали, – кивнул шофер.
На самом деле езды было не больше чем на двадцать пять
тысяч, но Регина не знала расценок. Все это уже не важно. У охранника должны
быть наличные русские деньги, он заплатит.
Молодая женщина с ребенком удивленно взглянула вслед
салатовому «Опелю», увозившему нищую интеллигентную даму, у которой нет денег
на троллейбусный билет.
– Я видела! Я все видела! – тараторила худенькая бойкая
старушенция, выскочившая из подъезда в халате и тапочках. – Я в окно смотрела,
кот у меня убежал, ему кошечка нужна весной, вот он и пропадает на несколько
дней. Я так волнуюсь, так волнуюсь, высматриваю его в окошко. А позвать не
могу, окно-то не открывается, я еще осенью все щели заклеила, знаете, как у нас
дует. И отопление выключают постоянно. Я ходила в РЭУ, говорю, что за
безобразие! Такие деньги за квартиру платим.
– Подождите, давайте по порядку, – перебил ее оперативник, –
вы на каком этаже живете?
– На втором. Вон оно, мое окошко.
Оперативник взглянул в ту сторону, куда указывала
старушенция. Действительно, из ее окна должны были отлично просматриваться и
детская площадка, и автостоянка. Весь двор как на ладони.
– В котором часу вы начали смотреть в окно?
– Ой, да не помню я. – Старушка уже поеживалась от холода.
– Может, мы пройдем к вам в квартиру? – предложил
оперативник.
– Да у меня не прибрано, – смутилась она.
– Ничего, это неважно.
– Ай, да вон же он, оглоед! – внезапно всплеснула руками
бабулька и с криком:
– Кузька! Кузька! Кис-кис-кис! Вот я тебя, разбойник! –
помчалась молодым галопом через лужи вдогонку за громадным дымчато-серым
котярой.
Мяукнув утробным басом, кот взлетел на дерево.
– Ты у меня придешь домой, бесстыжие твои глаза, ты у меня
рыбки-то попросишь! – погрозила ему пальцем хозяйка, глядя снизу вверх. – Вот
ведь паразит такой!
В однокомнатной квартире стоял крепкий кошачий дух. Громко
кричало радио. Покосившись на неприбранную кровать, старушка стыдливо прикрыла
дверь в комнату и провела оперативника на кухню, засуетилась, убирав со стола
газету с Разложенными на ней сухарями.
– Давайте уж все по порядку, – начал оперативник, когда
хозяйка наконец угомонилась и уселась напротив. – Фамилия, имя, отчество.
– – Колесникова Клавдия Семеновна, 1925 года рождения…
Несмотря на преклонный возраст, Клавдия Семеновна обвала
удивительно острым зрением. Она подробно описала молодую женщину, заехавшую во
двор с коляской, рассказала, как был одет ребенок.
Полчаса назад оперативник сам видел эту женщину с ребенком и
мог убедиться, что старушка не перепутала ни единой детали.
– Ну вот, – продолжала Клавдия Семеновна, – оставила она коляску
у скамейки, а сама пошла к качелям. Ребенка на руках несла. Он хоть и большой,
но лужи-то какие! А на коляске два пакета висят. Я еще подумала: что ж ты,
миленькая. пакеты-то свои так оставляешь без присмотра? И коляска хорошая,
импортная. Потом смотрю, выходит женщина, вон из той машины.
Вместе с оперативником она подошла к окну и указала на
маленький светло-зеленый «Москвич».
– Вот, значит. Вышла она, женщина эта. Быстренько к
колясочке подходит, и сразу назад, к машине. Села и сидит, не уезжает.
– Вы не заметили, что она делала у коляски?
– Чего не видела, того не видела, – развела руками старушка,
– все это было очень быстро. Сейчас-то я думаю, что женщина эта бонбу в пакет
бросила. А тогда мне ничего такого в голову не пришло. Подошла, отошла – мало
ли зачем? Может, хотела на скамейку сесть, посидеть. Но увидела, что мокро, и
раздумала. А потом этот въезжает, ну… Не знаю, как называется. Здоровый такой
автомобиль, черный. Сам черный, а на боках фигульки какие-то цветные. Я его
часто вижу в последнее время. Уж не знаю, сам здесь живет либо ездит к кому.
Это не в нашем доме, а напротив. Вот про наших-то я про всех знаю. Так вот, эта
громадина черная как врежет по зеленой-то машинке сзади. Я ничего понять не
успела, смотрю, та, что с ребеночком, на землю упала, этак, знаете, на локотки.
А ребеночек – под ней. Она дитя-то прикрыла телом своим, и тут как раз
бабахнуло. У меня первая мысль была – мальчишки балуются. У нас ведь, знаете,
часто в последнее время безобразничают, эти, как их… пикары пускают.
– Петарды, – поправил оперативник.
– Один бес, – махнула рукой старушка, – грохочет сильно, аж
стекла дребезжат. Вот вы, милиция, как это безобразие позволяете?
– А мы не позволяем, – улыбнулся оперативник, – нас не
спрашивают. Продолжайте, пожалуйста, Клавдия Семеновна.
– Ну, да чего же продолжать-то? – вздохнула старушка. –
Смотрю я, колясочка летит. Прямо вот летит над землей и горит.
– А машины?
– На машины я не смотрела. У меня аж сердце в пятки ушло.
Это же надо, думаю, ужас какой! Ведь еще б немного, и женщина та, с ребенком,
посадила бы в эту коляску свое дитя. Они же туда, к скамейке, шли. Это каким
зверем надо быть, чтоб в коляску бонбу подложить!
– Клавдия Семеновна, пожалуйста, как можно подробней опишите
ту женщину, которая выходила из зеленой машины.
